Мир приключений 1964 г. № 10
Шрифт:
Чолпан высока и стройна, выше мужа на полголовы, и удивительно сильна. Она любит леденцы и орехи и мечтает о ребенке.
— Ты перестал меня жалеть, Джоомарт.
Она склонилась к нему, облизала свои сладкие губы и языком отодвинула леденец за щеку.
— Неправда, я очень жалею тебя.
Он думал сейчас о Мукае. Темиркул мог бы расспросить агронома, получил ли он письмо.
— Ты в дороге забыл обо мне, — продолжает огорчаться Чолпан. — Сознайся, ведь так?
Рука ее лежит у него на плече, глаза ждут ответа, а он думает о своем. Найти бы Темиркула, сбросить
— Ты даже не смотришь на меня. Твои мысли не здесь.
— Что ты, Чолпан, я помнил. Все время помнил.
— Ты обещал мне привести крыло грифа. Мне нечем дом подмести. Кто знает, ты, может быть, убил бы того грифа из Китая.
Он обещал и забыл, дорога на заставу прошла в размышлениях.
— Я виноват, моя родная, попроси у меня что-нибудь другое.
Она прижалась к мужу и обожгла его жарким дыханием:
— Отпусти меня на гору Сулеймана. Там есть такой камень, кто хоть раз на нем полежит, через год станет матерью.
Новая история, кто это ее надоумил?
— Глупости, Чолпан, я свезу тебя лучше в больницу.
Мрачная мысль вдруг осеняет его, и он спрашивает жену:
— Куда ушел Темиркул? Он ничего не сказал?
Ей обидно, что он заговорил о другом, глаза ее сверкают гневом, под зубами захрустел леденец.
— Он ушел жить к Мукаю. Ушел и тебе не оставил привета.
Джоомарт ее больше не слушает. Какой трудный день: на заставе он обидел старого друга, здесь с ним поссорился добряк Темиркул. Впрочем, тем лучше: он поедет к Мукаю, заодно помирится с тем и другим.
Чолпан не видит, что мысли Джоомарта далеко, она просит пустить ее на гору Сулеймана, сердится, обнимает его. У нее есть чудесные новости. Коза отца ее, Сыдыка, забодала сегодня собаку, пес тут же околел. Прошлой ночью из мазара, который стоит у ключа, видали пламень и дым. Заглянули внутрь — там дьявол разводит костер. А сам он старый-престарый.
Она насильно сует мужу в рот леденец. Как можно отказываться от такого удовольствия.
— Насчет горы Сулеймана ты, пожалуй, прав. Глупости, конечно, ложиться на камень. Так можно нажить большую беду. Я бы только попросила аллаха, чтоб стрелок не дал маху- убил грифа с перистым ошейником. Там легко этого добиться, Джоомарт.
Она затаила дыхание, леденец неподвижно лежит на губах. Неужели откажет?
Джоомарт молча направляется к двери. Она забегает вперед и становится перед ним на дороге:
— Ты пустишь меня? Отвечай!
Ей не стоит труда схватить его за горло и до тех пор душить, пока он не скажет: “Поезжай”. Экий злодей, он так ничего и не ответил.
Джоомарт наконец понял, в чем дело.
— На гору Сулеймана? Ты туда не поедешь.
Она трясет его за плечи и кричит ему в лицо:
— Ты не смеешь, ты пустишь! Сабиле все можно, тебе ничего не жаль для нее! Ты любишь ее больше меня…
Она больно сжала его плечи. Сколько сил в ней дремлет! Соседи перестали пускать ее в дом; она так тискает ребят, так жадно их ласкает, что они плачут от боли.
Ее злоба иссякла, она плачет от горя:
— У каждого бедняка есть ребенок… У каждого нищего свое утешение…
Джоомарт не знает, чем утешить
Он оставляет ее в слезах и уходит.
Он едет к Мукаю. Скорее бы свалить эту тяжесть с груди. По пути одна остановка у Сыдыка, на две минуты, не больше Старик сказал: “Ты узнаешь настоящую правду, она касается тебя и твоей родни”. Что бы это значило? Какую родню? Сабиля? Чолпан? В такой трудный день каждое слово может камнем лечь на пути.
Джоомарт нашел тестя за странным занятием: он бил веревкой привязанного к юрте сурка. Зверек метался, пищал, подпрыгивал, рыл лапами землю, искал, где бы укрыться.
— Попомнишь, грабитель, как людей обирать… Попомнишь, разбойник! Овса захотел? Чужого? Сам трудись, лодырь, посей, убери и…
Он чуть не добавил: “И в колхоз запишись”. Старик хрипел, задыхался от злости.
— Внукам закажешь, подлец!
Прожорливый зверь, он землю подрыл и повадился красть чужое добро. Наконец он попался. Еще неделька таких наказаний, и грабитель сдохнет. Пусть знают обжоры, что с ним шутки плохи.
Сыдык бросил веревку и направился к Джоомарту навстречу. Он склонил низко голову и тихо проговорил:
— Здравствуй, Джоомарт. Как здоровье Чолпан? Все ли у тебя благополучно? Заходи, заходи…
Старик был в жалкой одежде, на заставе он выглядел нарядней. Не было сейчас на нем ни ичигов и блестящих калош, ни чапана, ни тюбетейки, подшитой бархатом. С худых плеч свисал рваный халат, засаленный, в заплатах. Ноги обуты в истоптанные опорки.
В юрте пахло джармой и кислым айраном. В углу на виду стоял портфель с начищенными застежками — гордость бригадира, свидетель его высокого звания. У дверей лежал недоносок-теленок, жалкое создание, издали казавшееся овцой. Сыдык не мог не похвастать. Теленок родился величиной с собачонку, в гурте от него отказались. Сыдык укутал его, прятал за пазухой, ничего для него не жалел. Сделал лейку из бумаги, и по капле вливал ему в рот молоко. Приучил понемногу и к матери: сядет с теленком под корову, всунет ему сосок и надаивает молока. Теперь он привесил недоноску колокольчик на шею; пусть знает народ, кто идет. Таков бригадир, колхозное добро ему дорого.
Сыдык говорит о делах своей бригады. Он тяжко вздыхает, шепчет и снова вздыхает. Так, ему кажется, и людям понятней и самому как-то легче. Что слово без вздоха, без того, чтоб бровей не насупить, скрыть в их гуще заветную мысль?
Укрывшись от пытливого взгляда Джоомарта, он шептал и шипел, кивая головой, и льстиво улыбался. Что скрывать, у него и там неполадки, и тут не все хорошо — только отвернешься, испортят. Он тоже не промах: где сам не приглядит, свои люди расскажут. Его не обманешь, хоть плачь: все может случиться, не говори, что лошадь не лягнет, что собака не укусит.