Мир приключений 1968 № 14

Булычев Кир

Необычная мысль пришла в голову Гарда, когда он, стоя против президента, слушал его длинную речь, произносимую с взволнованным бесстрастием. «Бог мой, — ужаснулся он, — сколько решений, принятых или не принятых в этой комнате, оборачивались для кого-то страданиями, ужасом, нищетой, смертями! Но видел ли когда-нибудь президент своими глазами муки собственных жертв? Слышал ли стоны убиваемых по его приказу, оставленных по его распоряжению в горе и страданиях? Знакомы ли ему переживания, причиненные его собственной несправедливостью? Нет, нет, нет! Он,

как пилот бомбардировщика, с высоты наблюдает огоньки разрывов своих бомб, но не видит и не может увидеть лица, сожженного напалмом… Он мог бы увидеть эти лица в кино, прочитать о них в книгах, узнать о них из пьес, заметить на полотнах художников. Но именно потому-то он тупо ненавидит литературу и искусство, чтобы не допускать к себе даже этот «отраженный свет». Вот почему и сам Гард сейчас неугоден президенту: он невольно являет собой дополнительный канал, по которому к государственному деятелю понеслись мольбы о сострадании… «Бог мой, но разве президент слеп и глух? В так несправедливо устроенной жизни он тут же перестал бы быть президентом, как только прозрел или прочистил уши!..»

Гард молча поклонился и пошел к двери.

— Минуту! — сказал президент. — Я вас еще не отпускал. Дорогой Воннел, оставьте нас наедине.

Министр повиновался, не выказав ни тени неудовольствия. Президент подождал, пока за Воннелом прикроется дверь, и после этого тихо поманил Гарда. Комиссара поразила происшедшая с президентом перемена. Это был уже не государственный деятель, а просто утомленный старик, в глазах которого можно было прочитать все нормальные человеческие чувства: и жалость, и тоску, и даже страх.

— Молодой человек, — мягко, как бы оправдываясь, проговорил президент, — не судите меня строго, да и сами не будете судимы. И не расстраивайтесь, не надо. Есть силы, перед которыми и мы с вами — муравьи.

Гард озадаченно кивнул.

— Вот и прекрасно! — вздохнул президент. — Вы, конечно, знаете пословицу: «Что позволено Юпитеру, то не позволено его быку». Между прочим, что делает бык, Юпитеру делать трудно или стыдно… Вам ясно? И хорошо. Идите. Нет, постойте. Вы говорили, что сенатор Крафт убит.

— Да.

— Но что убитый, хотя и был одет в костюм сенатора, имел внешность какого-то бродяги?

— Да.

— Стало быть, внешность сенатора Крафта… жива?

— Да.

— Так что же вы еще хотите, комиссар? Ладно, можете идти. Нет, постойте. Повторите, как выглядит аппарат… э-э… перевоплощения?

— По всей вероятности, он вмонтирован в портсигар или в часы, господин президент.

— Н-да… Вот теперь идите. Воннел!

Президент позвал министра, чуть приблизив губы к микрофончику, и Воннел появился в кабинете, будто материализовался из воздуха. Президент выразительно посмотрел на него, и министр щелкнул каблуками:

— Будет исполнено, господин президент!

«Фантастика! — подумал Гард. — Он же ему ничего не сказал, и уже «будет исполнено». Что исполнено? Как они научились понимать друг друга без слов?»

— И на приемах, Воннел, — сказал президент.

— Да,

и на приемах! — подтвердил министр. — Я немедленно отдам приказ охране отбирать часы и портсигары при входе в ваш кабинет и на приемах!

— Кстати, где ваши часы и ваш портсигар, Воннел? — спросил президент с улыбкой.

— Я их не ношу!

— Уже? Ну и отлично. Теперь все в порядке. Идите, комиссар Гард, выполняйте свой долг и мой приказ!

«Так что же выполнять? — подумал Гард, пересекая кабинет президента. — Приказ или долг?»

Незваные гости

Над городом опускалась ночь.

Когда часы на мэрии пробили одиннадцать раз, два человека вышли из таверны «Ее прекрасные зеленые глаза». Один из них, который был с усами, направился к машине, стоящей на другой стороне улицы, но второй остановил его:

— Пойдем пешком, не будем привлекать внимания. Здесь недалеко.

Они быстро зашагали по улице.

— Коньяк, значит, любит?

— Французский, — ответил усатый. — После третьей рюмки разговорился. Он служит у Крафта недавно, всего второй год.

— Ну?

— Да нет, ничего странного за хозяином не замечает. Сказал, что Крафт последние несколько дней стал просыпаться на полчаса раньше, чем обычно.

— Это уже кое-что! А за кого он вас принял?

— За меня! Я сказал, что я профессор.

— Да, с вашей прежней внешностью «профессор» звучало бы кличкой… Только держите себя в руках, Таратура. Что бы ни происходило!

— Вам легко говорить, Гард.

— Иначе мы все испортим.

— Ладно. Я и сам понимаю, что силы у меня уже не те.

Улица постепенно перешла в аллею парка. Здесь было темно, потому что лунный свет не пробивался сквозь сплетенные кроны деревьев, а уличных фонарей не было. Кое-где еще светились окна, из темноты выступали ограды и контуры особняков, спрятанных в глубине парка.

Когда они подошли к особняку сенатора Крафта, у въезда на участок они заметили красный «мерседес». От стены отделилась тень, к ним подошел третий.

— Тс-с! — прошептал человек. — Это машина Ванкувера. В ней шофер.

— Сенатора? — спросил Гард.

— Он приехал минут пятнадцать назад. Я уже подвесил лестницу. Чуть не влип.

— Ее не видно из окна?

— Не думаю.

— Ну и прекрасно. Мартене. Кто в доме?

— Сторож, лакей и шофер. Шофер изрядно хватил, так что уже спит.

— А остальные? — спросил Таратура.

— Как обычно, играют в карты. Около двенадцати разойдутся, выпив по стопочке. Крафт ложится в полночь, так что Ванкувер сейчас уедет.

— Вы уже стали летописцем этого семейства, — улыбнулся Гард.

— Понаблюдай я не трое суток, а хотя бы десять, — ответил Мартене, — я мог бы стать самим сенатором! Тс-с!..

Открылась дверь особняка. Высокий сухопарый старик легко сбежал по лестнице и направился к «мерседесу». Тут же встрепенулся шофер, запустил двигатель. Ванкувер сел на заднее сиденье.