Мир приключений 1969 г.
Шрифт:
Полковник подошел к батарее и приложил к ней зябнущие руки.
— Ты наломал дров, когда с помощью Эриха Хайдте решил выкрасть радиостанцию с «Ю-52»... Слава богу, что эта история сошла с рук. Пока сошла. — Зяблов поднял палец. — В руках Коссовски сейчас есть веская улика — Ютта пользовалась этой рацией. Коссовски пока лежит в госпитале, но, будь спокоен, он все поставит теперь на свои места.
— Однако добывал рацию Эрих, я лишь шифровкой изложил ему план...
— Все равно. Коссовски может нащупать твои связи с Хайдте. Вторая ошибка — зная о том, что
— Центр требовал срочного ответа на запрос.
— Понимаю, как важно знать, что это за птица — новейший истребитель и какого сделать на нее охотника. Все понимаю, но я бы лично поискал другие возможности.
— Мы не знали о том, что приехал Коссовски. Он жил в Лехфельде нелегально.
— Ну и что же из этого? Коссовски не Коссовски, а функабвер-то был.
— Они вытащили свои мониторы из водосточных труб и машины перебросили в другое место.
— Ты видел в городе закрытые армейские машины?
— Видел.
— Так антенны они спрятали под брезент. Эти машины были даже замаскированы под санитарные.
— Точно! Я видел несколько санитарных машин, хотя в них особой надобности не было.
— Вот-вот. Теперь третья ошибка — ты не сумел спасти Эриха Хайдте. Куда он скрылся? Или попал в гестапо?
— Я просил Центр убрать Коссовски.
— Пока это сделать невозможно, Павел. Мы не можем послать человека с единственным заданием убрать этого Коссовски, хотя и несомненно талантливого и осторожного контрразведчика. Придется уж тебе самому поискать какой-то выход...
Зяблов подошел к столу и снова порылся в бумагах:
— Теперь Гехорсман... Перед тобой стоит очень трудная задача привлечь этого доброго, но еще довольно темноватого немца к работе на нашей стороне. Сопротивление нацизму в Германии растет сейчас не по дням, а по часам. Но немало немцев, привыкших к дисциплине и повиновению, еще не избавились от иллюзий. Они верят в «чудо-оружие». Видимо, к таковым относится и Гехорсман. Поэтому с ним надо работать очень осторожно и убедительно.
Зяблов выключил свет и раздвинул шторы. Занималась робкая зимняя заря. Улицы и дома были в белом. По замерзшей Москве-реке тропкой шли женщины на работу в первую смену.
Кое-где еще висели аэростаты заграждения, высеребренные инеем.
— Как ты думаешь, они все же успеют бросить «Альбатрос» на фронт?
— Трудно сказать. Мессершмитт продолжает доводку на свой страх и риск.
— Значит, торопится?
— Выходит, так.
Помолчав, Павел спросил:
— Владимир Николаевич, скажите честно — у нас-то есть что-либо подобное?
— Есть! И не подобное, а лучше, надежнее. Когда-нибудь о таком самолете напишут истории... Насколько я понял, немцы ищут решения быстрого и компромиссного. Торопятся, делают тяп-ляп, обжигаются... — Зяблов сел за стол и задумался. — И все же хотелось бы нам знать об «Альбатросе» побольше.
— К сожалению, я не имею допуска к этому самолету...
— В том-то и беда... Сейчас идет война
— Рискованно, Владимир Николаевич.
— Верно, рискованно и субъективно, — согласился Зяблов. — Гехорсман при всем старании всего рассказать не сможет. А если Зандлера? Самого Зандлера?
— Он умрет от страха, как только узнает о том, что попал к русским.
— А если поискать у него слабые струнки, взять на крючок?
— Но самолет будут продолжать делать другие.
— Да, ты прав... Тогда придется сделать такую штуку: устроить шум на всю Германию, скомпрометировать «Альбатрос», пока он не вошел в серийное производство.
— Уничтожить опытный образец?
— Да, уничтожить! Взорвать, сжечь, разбомбить!
— Хоть и чудовищно трудно сделать это, но попробовать можно.
— Несомненно, явная диверсия натолкнет фашистов на мысль, что для нас не существует секрета «Альбатроса» и места, где его делают. Стало быть, вряд ли они отважутся все начинать сначала. Да и заказов из министерства авиации они не получат. Тебе придется им помочь в этом.
— Разве вы направите меня обратно?
— Да. Именно на эту отчаянную диверсию.
Павел порывисто встал и отошел к окну. Упершись лбом в оконную раму, он глухо проговорил:
— Я не был в России восемь лет... Я не видел родного лица восемь лет... Пошлите меня лучше на фронт. Я хочу убивать их, а не играть в друзей. Я устал, черт побери!
Некоторое время Зяблов молча смотрел в спину Павла, давая ему выговориться. Но Павел смолк, и тогда Зяблов жестко произнес:
—Хорошо... Я дам тебе отпуск. Ты останешься работать в управлении... Хорошо... В конце концов, ты заслужил это! — Владимир Николаевич поднялся и заходил по кабинету. — Я не буду говорить банальные слова о том, что иной раз один такой, как ты, стоит целых дивизий. Ты уйдешь... Ты не полетишь обратно в Германию... Но ведь там остались не только враги, но и друзья. Они борются. Они хотят победить. Нам придется восстанавливать все связи заново. Без уверенности в успех. Без надежды на успех! Если этот самый «Альбатрос» войдет в серию, он отдалит день нашей победы!.. Подожди, не перебивай! Идет страшная война, которая не снилась ни одному поколению. И если «Альбатрос» ее затянет хоть на день — он убьет тысячи тысяч людей. Людей, Павел!
Зяблов остановился рядом и сжал локоть Павла.
— Нам не нужен фашистский «Альбатрос». Мы делаем машину, повторяю, во сто крат лучше, надежней, смертоносней... Но если тебе удастся разнести в пыль опытный образец «Альбатроса», работа над этим фашистским реактивным выродком надолго задержится, если не прекратится вообще. Закрыть «Альбатросу» дорогу к небу, к новым жертвам, приблизить час нашей победы. Вот смысл всего, что должен был ты сделать.
— Я не школьник, Владимир Николаевич, — тихо, но упрямо проговорил Павел.