Мир приключений 1984 г.

Ефимов Е.

***

Какая-то часть человеческих знаний, памяти прошлого забывалась, стиралась, исчезала сама по себе. Но другую, значительно большую часть уничтожали сами люди. Научные знания, географические открытия, память о государствах и целых народах предавались забвению, исчезали, казалось, навсегда. Разные помыслы и цели владели теми, кто совершал это. Одни скрывали знания, чтобы сохранить монополию на них. Другие — потому, что считали их опасными. Третьи искажали или скрывали прошлое, гак как это помогало им получить или сохранить власть. Заходила ли речь о праве на престол, о территориальных притязаниях или о том, чтобы очернить врага, — ради этого могущественные владыки, не задумываясь, шли на любую ложь и подлог.

Забытые страницы истории,

с которыми вы только что познакомились, воскрешают минувшее, в котором многое еще не понято, не объяснено, противоречиво. Возможно, что некоторые из этих забытых страниц дошли до нас в искаженном виде. Но нам хотелось бы обратить ваше внимание на следующее.

В человеческой истории не бывает и не может быть ничего необъяснимого. Люди сами творят свою историю, и мотивы их действий, их столкновений, их идей всегда можно попять и объяснить, если подойти к этому с позиций материалистического понимания истории человеческого общества, с позиций научного изучения истории как “единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости, процесса”. [18]

18

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 58.

И, наконец, в исторической науке можно сделать открытия не менее захватывающие, чем в других современных науках. И если кто-нибудь из вас пожелает посвятить себя истории, авторы этих строк будут считать, что они сумели выполнить свою задачу.

Г.Гуревич

ПОНИМАТЬ ФАНТАСТИКУ

Все читатели “Мира приключений”, конечно, любят фантастику, иначе не читали бы “Мир приключений”. Но любить — это еще не означает понимать. К сожалению, однако, этот вид литературы не проходят в школах, даже в институтах изучают редко, а между тем фантастика непроста, многообразна, некоторые ее разделы противостоят друг другу, друг друга опровергают. И сколько же чернил было пролито теоретиками, сколько бумаги исписано, сколько крови испорчено в яростных спорах о том, что такое самая настоящая фантастика, настоящая научная фантастика, и допустима ли ненаучная, или же, наоборот, ненаучная и есть самая высокохудожественная литература, тогда как научная — не литература, жалкое подобие литературы, не искусство вообще.

Дело в том, что людям, писателям и литературоведам в частности, свойственно уважать свой труд, свою личную деятельность считать важной и даже самой важной. Мог бы сослаться на Катюшу Маслову из “Воскресения” Льва Толстого, но лучше ограничиться цитатой из Чехова: “Ты, Каштанка, насекомое существо… Супротив человека ты все равно, что плотник против столяра…” И литературные столяры в фантастике, возможно, даже умелые мастера-краснодеревщики, утверждали, что их труд, их специальность, их любимая тематика и есть настоящая научная фантастика, все же остальное, что в их направление не укладывается, все, что пишут литературные плотники, каменщики, штукатуры, землекопы и прочие строители дворца фантастической литературы, — ненастоящая, нехудожественная, не наша фантастика, следует ее осуждать, не допускать, не издавать вообще.

Как же характеризовали, как определяли научную фантастику различные краснодеревщики (или каменщики, штукатуры, плотники от литературы)? “Это литература крылатой мечты”, — говорили одни. “Нет, литература художественного предвидения”. “Нет, литература занимательного изложения науки”. “Приключения с элементами фантазии”. “Разновидность гротеска”. “Крут тем, никакой не жанр”. “Один из приемов художественного человековедения”. “Литература новых идей”. “Литература научной романтики”. “Изображение человека и общества будущего”.

Все было верно, и все неверно, потому что узко. Было правильно для одной группы произведений, неправильно для другой группы.

Где же лежала истина?

Не посредине, не на одном краю и даже не в синтезе.

Истина была в сумме. Чтобы удовлетворить требования всяких читателей, нужны все разновидности фантастики и самое широкое ее определение. А именно: фантастика — это вид художественной литературы, в котором важную роль играет необыкновенное, невероятное, небывалое или несуществующее. Так просторно для любого варианта.

Определения в искусстве условны. Их не докажешь вычислениями, не проверишь лабораторными опытами. Доказывать приходится прецедентами: дескать, бывал такой пример в литературе. К сожалению, у научной фантастики, у фантастики всякой много недоброжелателей, некоторые из числа непонимающих или невоспринимающих, другие — из “краснодеревщиков”. Напоминаю, краснодеревщиками я назвал мастеров-специалистов, приверженцев одного узкого направления. Поэтому нельзя ссылаться на практику современной фантастики. Недоброжелатели скажут: “Так нельзя писать, так не надо писать, нельзя фантазировать в литературе”. Вот и приходится напоминать, что “Мастер и Маргарита” Булгакова — это типичная фантастика (“Ах, что вы, это же высокая литература!”). Фантастика “Клоп” и “Баня” Маяковского, “Трест Д.Е.” Эренбурга, не говорю уж об “Аэлите” А.Толстого. Фантастики не гнушались Достоевский, Тургенев, Куприн, Брюсов. “Демон” Лермонтова и “Русалка” Пушкина — тоже фантастика, а также “Нос” и “Шинель” Гоголя. Добавим еще “Шагреневую кожу” Бальзака, “Фауста” Гёте, Сирано де Бержерака, Лесажа, Рабле… Список можно продолжать и дальше, в глубь веков, вплоть до “Истинного путешествия на Луну” Лукиана и “Золотого осла” Апулея…

На подобных примерах и приходится вести рассуждение о свойствах фантастики. Против классиков не поспоришь. Никто не скажет, что так не полагается писать.

Всего удобнее для подробного разбора брать “Путешествия Гулливера” Свифта. Почему именно эту книгу? Потому что это не просто фантастика, а научная и очень характерная именно для научной фантастики.

“Разве научная? Это же высокая литература!” — сомневаются противники научного в литературе.

Теперь приходится заниматься определением научной фантастики. Вот уж где гремели самые яростные теоретические битвы.

Сложность в том, что в искусстве, как в жизни, как в природе вообще, сначала появляются объекты, а потом им дают названия, а после всего, иногда не сразу, выясняется, что название было приблизительным, не слишком точным, но менять уже поздно. Тик, например, крайне неудачное слово “атом”, по смыслу — “неделимый”. Делим атом, состоит из ядра и оболочки, а те, в свою очередь, — из элементарных частиц. И слово “элементарные” неудачно; как выясняется, совсем не элементарны эти частицы, тоже достаточно сложны, но название уже не поменяешь. Так и в литературе. В XIX веке сформировалась, в XX веке выделилась разновидность литературы, которую в России назвали научной фантастикой, а на английском языке — научным вымыслом. Потом выяснилось, что термин этот ведет к кривотолкам. Ведь слово “научный” имеет разные оттенки: основанный на науке, ссылающийся на науку, говорящий о науке, подтвержденный наукой, не противоречащий науке, признанный или общепринятый в науке, правильный, серьезный, доказанный и далее безукоризненно точный. В каком же смысле научна научная фантастика, литература, изображающая необыкновенное, невероятное, небывалое, несуществующее, а иной раз и нежелательное? Как же невозможное или нежелательное может быть безукоризненно точным?

Казалось бы, снова спор об условности. Хочешь — условься определять так, хочешь — условься иначе. Но недаром “определение” происходит от слова “предел”. Определив по-своему научность, представители той или иной школы старались вытолкнуть за пределы литературы иначе пишущих, иначе понимающих научность. Ведь противовес научной фантастике — ненаучная, а в наше серьезное время “ненаучная” звучит как ругательство.

Позже представители ненаучной фантастики назвали свой раздел чистой фантастикой, намекая, что научная — нечистая, вся в мазуте и машинном масле, к бумаге ее нельзя допускать. Иначе говоря, впали в противоположную крайность. Поэтому я предложил в свое время и поныне отстаиваю самое широкое определение.