Мир приключений 1985 г.
Шрифт:
На клыкастого, обезумевшего от страха секача набрасываются разом десятка три злющих псов. Дворняги гонят его на лаз, где заранее схоронились в засаде охотники. А те уж со взведенными ружьями, затаив дыхание, давно поджидают страшного зверя. Далее все зависит от меткости и проворства стрелка. А не то раненый, обезумевший от боли и гнева секач может броситься на охотника. Тут уж подлинная беда! Кабан сбивает его с ног, рвет клыками и начинает в гневе топтать. Словом, впечатлений хоть отбавляй!
Друг мой, раньше я думал, что в строении своем
Жил когда-то в давние времена великий, мудрый и богатый шах. Богатство и мудрость его были так велики, что люди его страны поклонялись ему равно как богу.
Но великий шах скучал.
— О аллах! — воскликнул он. — Меня окружают глупцы. Несовершенны их суждения и речь. Да будет милосердно имя твое, аллах, но мне трудно являть им свой глас.
Долго молил он небо. И тогда смилостивился и ответил всевышний:
— Пусть будет по-твоему. Ступай в пустыню, гордый человек, и воздень длани свои.
И пошел шах в пустыню и воздел длани. С той поры шаха не стало. Гордая скала высится в пустыне — каменные ее руки воздеты к небу. Знойные ветры из дальних стран сушили ее, жгучим песком нещадно било в лицо. В непогоду больно секли ливень и град. Но скала горда и молчалива в вечном своем одиночестве. Гордость, покой и одиночество — для нее высшее счастье.
И вот однажды, когда в пустыню пришла весна, проснулись травы и зацвели цветы, к одинокой скале прилетели ласточки. В каменной длани они свили гнезда. И все лето потом пели и щебетали.
Человек! Пусть бог наградил тебя каменным сердцем, но если ты услышишь голоса птиц весной, ты непременно очнешься! И очнулся, ожил гордый шах! Он радовался весне, солнцу и птицам. Но осенью ласточки взвились в небо, улетели. Лишь пустые глиняные гнезда — остаток некогда райской жизни — держал он в своей каменной руке. И впервые шах заплакал. Слезы упали на землю, и пыль пустыни запорошила их.
Верно, Наденька, прекрасная легенда?!
Впрочем, она и вправду имеет глубокий смысл. Поутру я видел у подножия скалы капли росы. Скала плакала…
Гаснет свеча. Завтра мы будем в Баку.
До свиданья, друг мой!
Преданный Вам Евгений.
Баку издавна славился развалинами старого дворца Ширван-шаха, Девичьей башней, соленой землей, водой и сильными ветрами.
Нестерпимо жжет солнце. На пыльную дорогу ложатся густые тени. Большая разлапистая тень — дерево; квадратная — дом. И еще какая-то смешная, забавная — тень ослика. Ослик прядет ушами, машет хвостом.
— Ишь ты? — удивляется казак. — Тоже лошадь! Спаси и помилуй… И как
— А ты, Иван, спробуй… — советует ему другой. — Спытай. Глядишь, и тебе приглянется.
— Тьфу ты! — Иван Ряднов, серьезный и обстоятельный казак, грозит насмешнику здоровенным кулаком.
Рябой рыжий казачок прыгает прямо под ноги здоровенному казаку.
— Федька! — строго приказывает Ряднов. — Осла кормить будешь. Вишь какой он тощий. Понял?
— Понял… — Казачок не спеша подходит к ослу.
Нещадно палит солнце.
— Как в сухой бане, — жалуется кто-то и вздыхает: — Ну и жисть, братцы! Когда же домой-то?
— Домой ищо рано. Не все дела ищо сделали… — поясняет обстоятельный Ряднов.
— А чего осталось?! — возмущается длинный, всегда чем-то недовольный Матвей Суслов. — Голь одна кругом.
— Тебе голь. А их благородию виднее. Прошлый раз хинное дерево нашли. Слыхал?
— Ну и што?
— Коль у тебя лихоманка какая случится, лечить станут… Понятие иметь надо!
— Одно и есть, что хина, — не унимается Матвей. — А цветья зачем берем?
— Цветья? — размышляет Ряднов. — Зачем, в самом деле, их благородие всякие цветочки, словно девка, подбирает? — И тут смекает: — Цветья тоже, значит, от хворобы!
— Дядя Ваня! — вступает в разговор Федька. — А я надысь ввечеру персианского черта видел. Величеством больше льва. Шерсть коротка. Глаза — уголья. Голос велик и страшен. А сам хвостатый и весь, весь в пятнах.
— Дурак ты, Федька, — спокойно отвечает Ряднов. — То большая персианская кошка. Пардус — по-ихнему.
— Чудно как-то… — тянет Федька. — Кошка, а зовут — пардус.
— Ну как есть дурак, — вздыхает Ряднов. — Для них, поди, тоже чудно, что вот тебя Федором величают.
— И ничего чудного тут нет, — серчает Федька. — А их дербентского хана, слышь, тоже так кличут: Фет Али Федор…
— Ух, — утирает глаза киснущий от смеха Ряднов. — Ну и скоморох же ты, Федька. А теперь скажи мне: если дербентский хан твой тезка, почему он лошадей тебе пожалел?
Федька разевает рот, чтобы все объяснить. Не он, мол, виноват, а их благородие: не захотел резать ханскую щеку, вот хан и не дал лошадей. Но казачок тут же спохватывается: как бы опять не попасть впросак. Чуть что, казаки над ним до упаду хохочут. А как смеялись они в караван-сарае! Федьке до сих пор вспомнить тошно.
Спустились они тогда с горы Биш-Бармак и решили в том сарае ночевать. Казачок притомился за день и сразу уснул. Спит спокойно, ничего не чует. А гнусу всякого в том караване — хоть метлой мети, хоть лопатой греби. Наутро глаза и нос у Федьки распухли. Казаки хохочут:
— Смотри, нос-то у тебя — слива переспелая.
— Федька! — зовет Ряднов. — Снеси письмо хану. Да поживей ворачивайся…
По жарким, пестрым улицам Баку плетется маленький казачок. Вопиют муэдзины, созывая верующих. Стонут нищие. Ругаются, стараясь перекричать друг друга, нарядные персы, возвращаясь с базара.