Мир приключений, 1989 (№32)
Шрифт:
Все, ждать больше нечего!
Отколовшаяся от стены плита придавила генерала к полу, и он закричал…
…и почувствовал, что его трясут за плечо. Он открыл глаза и увидел над собой испуганное лицо жены.
– Проснись, Генри, что с тобой?
– Я… кричал? – вяло спросил Каудери, возвращаясь к действительности из кошмарного сна. – Который час?
– Три часа ночи.
Генерал откинул одеяло и сел в кровати, через пижаму помассировал сердце, посидел, глядя на выключенный ночник.
– Опять снилось, что
– Но ведь ты же отказался от инспекции. – Успокоенная жена присела рядом, кутаясь в плед.
– Отказался, – усмехнулся Каудери. – И в результате я – генерал в отставке. Разве это меняет дело? Кто-то другой в это время… Кстати, который час, ты сказала? Ага, вот мои часы, упали… Так, пять минут четвертого. А в три вылет… сейчас самолет над пустыней… Дай бог, чтобы ее терпение оказалось беспредельным!
– Чье? – не поняла жена. – Чье терпение?
В тот же момент слабо дрогнул пол комнаты, качнулась и упала с тумбочки ваза с цветами.
– Что это?! – шепотом спросила жена.
– Что? – глухо повторил генерал и вдруг с ужасающей отчетливостью представил себе, как за тысячи километров от Индианаполиса, в центре черно-оранжевой пустыни вырастает ослепительно белый, с желтым, смерч и голубизна неба сменяется багрово-черной, грохочущей, ядовитой для всего живого мглой…
Волейбол-3000
Этот парень привлек внимание Устюжина едва ли не с первого своего появления в зале. За двенадцать лет тренерской работы Устюжину пришлось повидать немало болельщиков волейбола – игры красивой, зрелищной и элегантной. Он видел разные лица: заинтересованные, радостно увлеченные, спокойные, иногда скучающие или откровенно равнодушные – у случайных гостей, и все же лицо юноши поразило тренера сложной гаммой чувств: оно выражало жадный интерес, напряженное ожидание, горечь и тоску, мерцавшую в глубине темно-серых внимательных глаз.
Юноша приходил на каждую тренировку сборной «Буревестника», появлялся в зале обычно за полчаса до начала и устраивался на верхней смотровой галерее зала, стараясь не очень привлекать внимание. Опытный глаз Устюжина отметил его рост – метра два или около этого, широкие плечи, длинные руки, и у тренера даже мелькнула мысль проверить юношу на площадке, однако с началом каждой тренировки он забывал о своем желании и вспоминал только после очередной встречи с поклонником волейбола, не желавшим, судя по всему, чтобы его замечали.
Через месяц Устюжин так привык к этому болельщику, что стал считать его своим. Случай познакомиться с ним пришел в руки неожиданно.
В субботу, отработав с женской сборной «Буревестника», Устюжин заметил своего заочного знакомого у выхода из зала и подошел:
– Здравствуйте, давайте знакомиться: Устюжин Сергей Павлович, тренер. Вас заметил давно, с месяц назад. Студент?
Юноша, ошеломленный появлением незнакомого человека, кивнул:
– Медицинский, второй курс.
– А на вид вам больше двадцати.
– Двадцать
– Ясно. Как вас звать?
– Иван… Иван Погуляй.
– Знаменательная фамилия. – Устюжин усмехнулся, продолжая изучать парня. Теперь, стоя рядом, он понял, что недооценил его рост. Пожалуй, два десять – два пятнадцать, прикинул он с долей удивления. Неплохо! И все же чего-то ему не хватает… и взгляд у него напряженный, будто он боится… Чего?
– У меня предложение, Ваня, – продолжал тренер. – У вас идеальное сложение для волейбола. Не хотите заняться волейболом? Может быть, вы станете…
Устюжин замолчал, увидев, какое впечатление произвели его слова на молодого человека.
Лицо того побледнело, потом жарко вспыхнуло – до слез, губы дрогнули, раскрылись, напряглись.
– Если не играли раньше, не беда, – поспешил Устюжин. – Главное, что вы любите волейбол, это я уже заметил. За год мы с вами войдем в дубль-состав «Буревестника», даю слово.
Юноша покачал головой, сжав губы так, что они побелели, повернулся и пошел к выходу. Устюжин молча смотрел ему вслед, сразу все поняв: парень хромал. Нога не сгибалась в колене, и он относил ее чуть в сторону и ставил на полную ступню, все быстрей и быстрей, раскачиваясь из стороны в сторону, будто чувствуя взгляд.
Кто-то за спиной сожалеюще цокнул языком. Устюжин вернулся в зал и задумчиво присел на горку поролоновых матов, вспоминая отчаянное лицо и глаза парня, в которых бились боль, и ярость, и отчаяние.
Вернувшись домой, Иван дал слово больше на тренировки студенческой сборной не ходить, поужинал без аппетита, односложно отвечая на вопросы матери, потом заперся в своей комнате и долго стоял у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу и вспоминая минутный разговор с тренером. В душе царило странное спокойствие да сожаление, и он даже удивился этому, хотя тут же подумал: «Реакция? Или я действительно смирился с положением, привык? Угораздило меня прийти сегодня. Но кто же знал, что тренер подойдет с таким предложением! Неловко вышло… И все же как сказал тогда хирург после операции? „Терпение – это та скала, о которую разбиваются волны человеческого безрассудства“. Слова Дюма-отца. Оба они безусловно правы. Терпение и еще раз терпение – вот моя дорога, и лет через тридцать-сорок, к пенсии, – тут Иван усмехнулся, – я найду способ лечения раздробленного коленного сустава. А тогда милости прошу приглашать в сборную…»
Остаток дня он провел в библиотеке. Дома почитал на ночь «Трех мушкетеров», ощущая себя таким же ловким и сильным, как д’Артаньян, разделся, собираясь лечь спать, и в это время почувствовал, что не один в комнате.
Оглядевшись – тишина, мягкий свет торшера, тени от шкафов с книгами, тиканье маятника старинных часов, – он, сомневаясь в своей трезвости, тихо спросил:
– Кто здесь?
– Простите, – раздался из воздуха мягкий приглушенный голос. – Разрешите вас побеспокоить?
– Пожалуйста, – хрипло ответил Иван, откашлялся. – Входите.