Мир Приключений 1990 г.
Шрифт:
Норман Бекет стоял в проходе между креслами. Рядом с ним, просветленный и прекрасный, Олле со своим Громом. За их спинами офицеры Армии Авроры квалифицированно и без шума заменяли караулы лоудменов.
Норман поднялся на трибуну, придвинул панель с микрофонами.
— Пока мы там в кулуарах убеждали многих, что агнца божьего украшает кротость, а оружие кроткому ни к чему, вы здесь, кажется, все проблемы успели решить? — Со странным выражением он смотрел, как корчится на полу несчастный кибер. — Людям нечем дышать, мы пьем отравленную воду. Разрушена сама основа жизни. И никакие софизмы, а они продиктованы властолюбием,
Верхняя палуба пятимачтового фрегата, поднятая над волнами на десяти метровую высоту, звенела детскими голосами. Соленый бриз, опережающий паруса, был сладок и опьянял маленьких джанатийцев.
— А если не будет ветра, Нури? Тогда мы остановимся на самой середине океана? Воспитатель Нури, если не будет ветра?
Веерный строй парусных барков и гафельных шхун уходил за далекий горизонт, и Нури думал, что сверху, с высоты полета дирижабля-катамарана, сопровождающего флот, парусники, наверное, кажутся цветами, уроненными на складчатую скатерть океана.
— Ветер будет…
Марк Азов, Валерий Михайловский
КАПИТАН — ДОЧЬ КАПИТАНА
— Обычно из музеев пропадают картины. Но картина, как видите, на месте. Исчезла модель: девушка, которая позировала художнику. Здесь она изображена в виде Дианы, самой быстроногой из греческих богинь. Лиза, так звали девушку, была танцоркой, крепостной балериной, танцевавшей Диану “на феатре” графа. Художник, тоже крепостной человек, назвал свою работу “Почивающая Диана”. Отдыхающая Диана. Юная богиня прилегла после удачной охоты у входа в грот на согретой солнцем оленьей шкуре и ненароком вздремнула. Словом, во всем, что касается выбора сюжета и модели, никаких загадок нет. Труднее постичь, как этот шедевр удержался на стене, где его повесили еще в XVIII веке. Войны, мятежи, нашествия, пожар Москвы, революция, эвакуация… Впрочем, и это как-то можно объяснить… Ну хотя бы героизмом сотрудников музея.
Но вот что остается тайной даже для самих сотрудников, о чем говорят только шепотом, так это таинственное исчезновение Лизы! Как только из-под кисти художника глазам явилась нарисованная девушка, живая пропала без следа.
Что значит чудес не бывает? Граф как раз и позаботился, чтоб не было. Вокруг оранжереи, где художник писал “Лизкину персону”, он предусмотрительно расставил стражу — гайдуков с ружьями. Мышь бы не проскочила — не то что крепостная девка.
Да и не стала бы она бежать без художника. В то время уже ни для кого не было секретом, что между художником и танцоркой… амур… Да такой, что хоть берись за руки и беги топиться. Благо бежать не далеко: овальный пруд, вы его и сейчас видите, — под окнами.
Но главное, граф был предупрежден, потому что примерно за неделю до описываемых событий Ванюша — так по непроверенным данным звали крепостного живописца, — подновляя плафоны в кабинете их сиятельства, подглядел на столике афишку, где граф своей рукой подчеркнул строчки: “…в заключение представления крепостной человек Тришка Барков горящую паклю голым ртом есть примется и при сем ужасном фокусе не только рта не испортит, в чем любопытный
“Ваше сиятельство, не продавайте Лизавету!”
А граф был просвещенный человек.
“Ты знаешь, — говорит, — Ванюша, я людей не продаю. Но князь (некий князь, большой театрал, в это время как раз гостил у графа)… князь нам за Лизку кого презентует?.. Тришку, который огонь глотает, то-то. А балета у кого нынче нет?.. И не моли — князю слово дано!.. Не тебе графское слово отменять!” И направился к выходу.
А Ванюша на колешках — за ним:
“Велите хотя бы память оставить — Лизкину персону списать. Я шедевр сотворю для вашей славы. Не то Питербурх — Париж позавидует, какая она есть Лиза, российская Диана!”
“Ну разве что в виде Дианки”.
“Ее, ваше сиятельство! Лиза ли не богиня востроногая?! Да она веткой в лесу не хрустнет, оленя не спугнет!..”
“Я с ней в лесу оленей не пугал. — Граф погрозил пальчиком. — А ты шалун, Ванюша!.. Ну да ладно. — Граф поднял его с колен. — Вставай, не раболепствуй. Я тебя из домашних мазунов в художники произвел, а сотворишь шедевр — вольную выправлю!.. Только ты уж не обессудь, писать будешь в оранжереях: и тебе светлее, и мне видней. И запоры навешу покрепче, и стражу поставлю позлее… Дабы ты, Ванюша, лесную богиню в лес не умыкнул”.
Вот так и договорились. Граф повелел запустить их в оранжерею — зимний сад с застекленной наклонной стенкой… Ну да, та, что в конце парка. Стекла повыбиты не без вашей помощи. А ведь специально из Италии архитектора выписывали и садовника… В оранжерее соорудили декорации, что ли, для будущего шедевра. Хотя грот, который на заднем плане, Ванюша предварительно набросал с того грота, что над прямоугольным маленьким прудиком… Кому реставрировать? Года не прошло с войны… Ну вот. В оранжерее Ванюша расстелил оленью шкуру. Это королевский пятнистый олень. Лиза возлегла… Думаю, бедняжке пришлось так вот царственно возлежать в неге не один день и не два. Шедевры на халтуру не пишутся даже в наше время. И Лиза неоднократно засыпала — и спит на этой картине самым натуральным образом. Наплакалась и заснула. Девочки меня поймут: особенно сладко спится, когда наплачешься… А уж им-то было из-за чего слезы проливать.
“Скучно в неволе, Ванечка, а без тебя и вовсе солнышку не взойти. Дале деньки пойдут — все как ночи черные!..”
“Не беда, Лизок. Я художник. Коли у художника черный день, он берет кисть и раскрашивает его”.
Только тем и утешались. Две рыбки в стеклянном плену. Порой наплывет в двойном стекле сомовья морда — гайдук. Глаза выкатил от усердия и усами шевелит… Лишь по ночам стекла для надзора непроницаемы. Сторожа по кругу ходят, ключами звякают, как псы цепями, и для бодрости перекликаются:
“Слу-шай!..”
Утром графа разбудили:
“Караул, ваше сиятельство! Не уберегли!..”
Граф в распахнутом халате, сияя подштанниками, вбежал в оранжерею — художник уже связанный лежит, а на нем верхом гайдук.
“Усы оборву, тараканы!”
Да что им усы, когда головы на ниточках висят?
“Запоры не тронуты, ваше сиятельство!..”
“Мы тут все переворошили!.. Пылинки повымели!”
“Собак запущали! Так ведь и следу нет! Не могла она ни убечь, ни затаиться!”