Мир тесен

Войскунский Евгений Львович

Часы в радиорубке показывали, что с момента моего ответа разведгруппе прошло уже сорок три минуты. Еще ждать семнадцать минут, и если разведчики не придут, мы снимемся. И лучше не думать о том, что они выйдут к берегу, к условленной точке, с опозданием, когда и след наш простынет.

Дождь перестал, небо немного просветлело над зубчатой стеной леса, и казалось, будто лес проснулся и прислушивается мохнатыми ушами к подозрительному молчанию ночи.

Еще шесть минут…

За переборкой взревели моторы, прогреваемые на холостом ходу. Через шесть минут мотористы врубят муфты, и катер даст задний

ход. Если, конечно, нос не сильно увяз…

И тут боцман, напоследок обшаривая в бинокль побережье, крикнул, что видит двух людей, вышедших из леса. Он показывал рукой влево, я ничего не увидел в том направлении, но спустя минуту от темной полосы леса отделились две фигурки. Они не бежали, даже не шли, а тяжело брели, и белая ракета, выстреленная боцманом и взвившаяся над побережьем, не заставила их ускорить шаг.

Разведчики приблизились, один был выше, другой ниже, и, конечно, никаких не было на них маскхалатов, а — серые армячки, сапоги, у высокого из-под кепки торчали соломенные вихры, у низенького на непокрытой голове я увидел залысины — странно знакомые глубокие залысины, меж которых темнел скудный пучок волос. Он шел сутулясь, свесив длинные руки чуть не до земли, за спиной у него был здоровенный рюкзак. Оба вошли в воду и направились к катеру. И тут боцман заорал, что видит машину, и указал вправо.

— Быстрее, разведчики! — крикнул Вьюгин и скомандовал: — Пошел шпиль!

Шпиль мелко затарахтел, катер дернулся, еще и еще, он как бы сам себя снимал с мели, натягивая втугую якорный канат, отданный с кормы метров на пять, толчками выдергивая нос из песка. Разведчики, по пояс в воде, подошли. Вьюгин знаком показал им лезть на корму, низенький вдруг провалился по горло и, ухватившись за консоли, выкрикнул: «Курат!» Боцман за шиворот втащил его, потом помог взобраться второму, корма осела под дополнительной тяжестью, нос приподнялся — и катер рывком высвободился, закачался на воде.

Теперь я увидел в обморочном предутреннем свете машину, идущую в нашу сторону. Она прыгала по серому песку пляжа, по камням, она торопилась, над высокими бортами плотно торчали каски солдат. Счет пошел на секунды. Вьюгин осторожно, на малом ходу, разворачивал катер среди множества черных камней, вокруг которых билась пена прибоя, а расстояние между нами и немецкой машиной стремительно сокращалось. Я увидел: над бортом машины замигали огоньки, но звука выстрелов не услышал в громе моторов. Цветные огоньки пулеметных трасс тянулись к нам, они очень хотели достать, но угасали, не дотянувшись. Недолет, однако, быстро сокращался, и я увидел, как из машины выпрыгивали немцы и бежали в воду, строча на бегу из автоматов, и очереди наверняка бы хлестнули по катеру, по нашим телам, если бы Вьюгин не вывел наконец катер в проход. По взмаху его руки Рябоконь мгновенно отжал ручки акселераторов, моторы взвыли на больших оборотах, бросив катер вперед, вперед…

Фигурки на пляже теперь быстро уменьшались, высверки автоматного огня угасли. Рябоконь, обернувшись, зло сверкнул зубами и сделал в сторону противника быстрое непристойное движение.

Те двое сидели в одном из желобов. Они казались обессиленными. Ну ладно, разведгруппа на борту, задание выполнено. Я влез в радиорубку, сел на жесткое свое сиденье. В наушниках потрескивал,

посвистывал, постанывал эфир. Я закрыл глаза. Подходила к концу еще одна беспокойная военная ночь. Волны ухали, ударяли в дюралевый борт, меня мотало из стороны в сторону, меня несло по волнам Нарвского залива, по волнам нескончаемой войны…

От резкого свиста я вскинулся, открыл глаза. Низенький разведчик сверху втискивал ко мне в радиорубку свой рюкзак, что-то говоря. Я сдвинул с одного уха «блюдце» наушника и услышал знакомый высокий голос:

— Прими. Пусть у тебя полежит.

Я принял тяжелый, пропахший потом рюкзак, в котором, разумеется, была портативная рация и коробки с аккумулятором БАС-80, и сказал, медленно улыбаясь:

— С добрым утром, Виктор.

Виктор Плоский остро уставился на меня воспаленными глазами. Наверное, было нелегко узнать, но он узнал.

— Земсков, что ли? — Он помигал, потер глаза. — Ну, привет.

Он еле шевелил языком от жуткой усталости. Сел на рыбины рядом с ногами командира, привалился спиной к ограждению рубки и тотчас заснул.

* * *

Вы понимаете, конечно, какое меня разбирало любопытство. Но поговорить с Плоским, столь неожиданно вынырнувшим из огромного пространства войны, в ту ночь не удалось. Он спал тревожным сном ночной птицы. Когда на подходе к пирсу я тронул его за плечо, Виктор сразу открыл глаза.

— Подходим, — сказал я.

— Ага… хорошо… — Он длинно зевнул. — Подай багаж. — Наклонив голову с залысинами, принял из моих рук рюкзак. — А усы у тебя рыжие, — сказал он.

— А где твои тараканьи усы?

Он промолчал.

— Что такое «курат»? — спросил я.

— «Черт» по-эстонски, — ответил Виктор.

На пирсе разведчиков встречал кто-то из штабных офицеров Островной базы. Виктор с напарником, сдержанно поблагодарив лейтенанта Вьюгина, ушли со штабным, и я, глядя разведчикам вслед, видел, что их покачивало.

Было свежее, как в детстве, раннее утро. От сосен в сторону берега, по пятнистому песку пляжа, вытянулись длинные тени. Плеск и лепет воды у свай пирса был приятен утомленному слуху, рождал мелодию, мотив какой-то, тоже из детства, ах ну да, из «Большого вальса»… ну, вот это: «Проснулись мы с тобой в лесу, трава и листья пьют росу… и хоры птиц наперебой…» Мы шли по пирсу, и нас тоже пошатывало… «…поют для нас, для нас с тобой»… Когда-то очень давно, в другой жизни смотрели мы этот обалденный фильм… с Иркой смотрели… и когда вышли из кинотеатра «Баррикада», Ирка сказала: «Разве бывает такая жизнь?»

Обычно не спится мне днем. А тут я проспал мертвым сном почти до одиннадцати. В наш кубрик заглянул Немировский, зычно возгласил:

— Земсков, Дедков, к командиру!

Ну вот, подумал я, начинается гроза. Черт меня догадал вступиться за брянского цыпленочка. Кадровики прошляпили, направив его на ударное соединение, а мне — отдувайся… Тьфу, постыдная мысль…

По дорожке меж сосен и седых валунов мы шли к домику, где жили офицеры дивизиона.

— Дедков, — сказал я, — только не дрожи ты как осиновый лист. Признай свою вину. Скажи, что случайно сорвался… ноги сами понесли… моча в голову ударила, — добавил я, раздражаясь. — Только не молчи, как стоптанный башмак. Кайся! Ты понял?