Мир внутри
Шрифт:
– Возвышение. На него встанешь, когда отправишься, а то порядочный кус бетона потащишь в прошлое. При захлопывании генератор так и так сферу вокруг себя образует, так что пускай не перенапрягается, когда будет «кокон» вокруг тебя создавать.
Павел послушно встал на ящик, генератор к этому времени уже тяжкой ношей давил на грудь и плечи. Валентин помог ему взобраться. Ящик затрещал, но выдержал.
Они неумело, неловко попрощались; впрочем, Валентин все же нашел нужные слова. Павлу все происходящее: его нелепая поза на ящике с генератором, отошедший подальше изобретатель, махавший ему и призывавший не медлить с переброской,
Раздался неслышный взрыв, мыльный пузырь мгновением раньше, переливавшийся на свету всеми мыслимыми цветами схлопнулся; неведомая сила ударила Валентина по ушам и рванула к исчезнувшему пузырю, – к обломкам деревянного ящика. Он не устоял на ногах, упал на колени и нелепо помахал рукой, уже сам не зная, кому. Листок бумаги вылетел у него из кармана куртки, полетел, влекомый ветром, по бетонной площадке. Валентину пришлось проворно вскочить на ноги и броситься за ним. Поймав ее, он еще раз взглянул на свою и Павла подписи, поставленные под актом дарения квартиры, бережно, точно это была единственная, оставшаяся у него память о друге, сложил листок и, как драгоценный дар, положил обратно в карман.
Секунды небытия истекли так же внезапно, как внезапно рука его щелкнула выключателем и выкинула «кокон» в новый, свежий, с иголочки, мир. Мыльный пузырь вырос вновь на бетонной площадке, все такой же, не изменившийся ни на йоту за пролетевшие вспять пятнадцать лет. Тотчас же генератор отключился, с шипением утихая. Пузырь раскрылся, и Павлу удалось услышать эхо громоподобного хлопка, возвестившего всем и каждому о его появлении в этом мире.
Мир слишком походил на тот, что он знал по своему отрочеству, походил настолько сильно, что казался практически неотличимым от него. И все же, едва подумав об этом, об одной только возможности встретить самого себя здесь, или случайно наткнуться на знакомого, который тогда еще не был ему знаком или уже был, но вскоре забылся, затерялся в прожитых годах, от одной этой мысли Павел вздрагивал и испуганно оглядывался по сторонам, не в силах представить рассудком свое перемещение и потому представляя все окружающее его пространство не более чем очень умело построенную, но все же картонную декорацию, за которую он вот-вот, за следующим поворотом, зайдет и вновь вернется назад, к Валентину, к родным и знакомым, ко всей прежней своей жизни, той самой, что он оставил в пятнадцати годах впереди.
И оттого, что возвращаться для него уже не имело смысла, – оставив квартиру Валентину и взяв с собой лишь самое необходимое, – он чувствовал себя крестоносцем, в одиночку отправившимся искать не то чашу святого Грааля, не то Гроб Господень, – чего-то поистине великое, за что надобно заплатить самую высокую цену, и что теперь лежит уже пред ним, распахнувшееся во все стороны, как земля Иерусалимская, к которой привез его потрепанный
Рашида Фатиховна – старушка мусульманской национальности – бойкая и жизнерадостная в свои семьдесят два, совсем не изменилась, представ перед гостем из далека в точности такой, какой он и помнил ее по давно прошедшим годам. О комнате на два месяца, а там видно будет, они сторговались тотчас. Он и заглянул в свое новое, пускай и временное, жилье – маленькую комнатушку с окном, выходящим в сад, – более для того, чтобы припомнить его. Восемнадцать лет назад это была как раз его комната, родители занимали большую, выходившую во двор, на веревки с бельем и заборчик, увитый диким виноградом.
Странно, но с деньгами было расставаться донельзя приятно. Оставив генератор и дипломат с вещами в комнате, он, не в силах усидеть, отправился побродить по городку. Тяжеленную суму с агрегатом задвинул под кровать, не хотел видеть, и вышел, взяв лишь кошелек, в котором и было всего десять рублей бумажкой на случай какой покупки, да мелочи еще рубля на полтора.
Он шел не спеша, ловя постоянно себя на том, что вдыхает воздух полной грудью и никак не может согнать улыбку с лица. И с одурманивающим блаженством, написанным на его лице, Павел вышел из тупичка, в котором располагался дом Рашиды Фатиховны, и отправился в центр. Можно было проехать на автобусе, но он никак не мог вспомнить цену на проезд в то время, и потому не решился сесть в него, уже по дороге поругивая себя за излишнюю робость, но и находя одновременно необычайно приятным такое вот путешествие.
Всю дорогу его сопровождала сорока, треща и перелетая с дерева на дерево, точно недовольная его вторжением. Глядя на нее, и снова не в силах не улыбаться, он подумал, что так вот отдохнет месяца два, а затем уже, в августе, будет устраиваться в ателье Бреймана, помнится, он в то время искал закройщика для партии «английских» курток из темной джинсы. Павлу хорошо помнились ярлычки на этих куртках, одна из которых была подарена ему на день рождения, кажется, на совершеннолетие, – made in Anglia. И выпендривался перед приятелями в ней и действительно верил, что это английское производство, пусть и так странно написанное.
С таких вот курток и брюк Брейман начал свое дело, а уже через год арендовал магазин под свой «Торговый домъ Бреймана», он дойдет до него, это за поворотом, пока еще заброшенный склад готовой продукции. Потом хозяин переберется в областной центр, где и появятся филиалы его домов с твердым знаком уверенности на конце. В девяносто втором начнет торговать турецким ширпотребом. Со временем купит турагенство, выстроит на окраине городка православную церковь и создаст рекламную службу, выпускавшую свою газету бесплатных объявлений, а в девяносто шестом поставит своего губернатора во главе области. Почти ничего не потеряет в девяносто восьмом, или ловко закроет потери новыми доходами, торгашеский нюх у него, в самом деле, работает по высшему разряду. Когда Павел покидал свое время, Брейман уже завершил создание информационного холдинга и готовился к открытию сети дешевых отелей, по европейской части России и в соседних странах.
Конец ознакомительного фрагмента.