Мир волшебства
Шрифт:
Он узнал почти всех. Гарри, главного героя первого триллера Норманов, и Барнета, агента контрразведки из третьего романа. И Сэма Сэмюэльсона, несгибаемого полицейского, повидавшего слишком много безнаказанных убийств, а потому решившего подменить собой закон, и Вэнди, нетерпеливую молодую руководительницу отдела, выследившую банду продавцов наркотиков по несоответствию в телефонном счете. Но ни Джеймса, ни Майкла, ни Мэри среди них не было.
Норман вытащил одно из описаний и, приняв его за образец, стал настукивать на машинке все, что знал о своих неуловимых персонажах.
Ярость
Опустошенный, изнуренный, казалось бы, чужими воспоминаниями, Норман, тем не менее, продолжал.
Майкла описать было труднее. У него не было фамилии, и Норману не удалось представить цвет его глаз. Майкл любил кондитерские магазины и футбол, у него был старый, разбитый автомобиль, некогда ярко-зеленый, а теперь серый и блеклый. Он родился в июне под знаком Близнецов, и именно поэтому, как часто говаривал Майкл, ел за двоих. Он был разведен, Норман даже вспомнил имя его бывшей жены — Кристина — и имел двух детей — Майкла-младшего десяти лет, и Конни восьми. Слезы блеснули на глазах Нормана, когда он отпечатал слова Майкла: «Я никогда не жалел, что у меня есть дети. Когда они появляются на свет, ты с удивлением узнаешь, что в твоем сердце стало больше места. И прежняя пустота заполняется любовью».
Описывая Майкла, Норман понял, что скучает по нему, чертовски скучает.
Наконец он заставил себя перейти к Мэри. Одно только упоминание ее имени причиняло боль. Мэри. Милая нежная Мэри, улыбчивая девочка, которая озаряла светом жизнь своих родителей. Фея-шалунья, рано вышедшая замуж и рано умершая. Когда болезнь убила Мэри, казалось, солнце закатилось вместе с ней. Все знакомые любили ее. Каждый, кто говорил с ней, смеялся. Люди словно становились красивее и лучше после встречи с Мэри. Когда рак отнял ее красоту, она держала руку мужа и просила не плакать о ней. Уверяла, что прожила свою жизнь, наслаждаясь каждой минутой. Она не сможет вынести, повторяла Мэри, если он когда-нибудь пожалеет о прошлом.
— О, Мэри, — прошептал Норман, видя перед собой не лист бумаги, а больничную палату, пропахшую аммиаком, и бледную, тонкую тень на постели, состарившуюся от страданий. Его плечи сотрясали рыдания, которые уже невозможно было сдержать.
— О, боже… — молил он. — Не дай мне сойти с ума. Верни мне память. Но я не хочу вспоминать это. Не надо. Я не хочу, чтобы это была моя жизнь.
Он закрыл лицо руками, и слезы потекли меж пальцев.
— Боже! Дай мне Викторию. Дай мне хоть что-нибудь, только не это, — закричал он. — Я не смогу этого вынести.
9
Виктория оторвала взгляд от книги. Последний луч солнца внезапно погас, и только что ярко сверкавшая гладь залива стала непроницаемо черной. Виктория посмотрела на недопитый стакан вина и тряхнула головой. То ли от длительного сидения на табурете, то ли от сегодняшних необычных
Книга не разрешила ее сомнений. Виктория — лишь мостик между прошлым и будущим Нормана, как выяснилось, не имела права расспрашивать его, копаться в чужой жизни. К нему должна была вернуться его собственная память. Только он сам мог себе помочь. Но как? Книга по психологии не давала на это прямой ответ.
Виктория оправила платье, распрямила плечи, пытаясь подготовиться к предстоящему испытанию.
Сейчас или никогда, решительно сказала она себе, отбрасывая прочь все колебания.
Вопреки совету Джека она признается Норману, что он вовсе не ее муж, что он не может быть писателем Норманом Генри хотя бы потому, что такого человека вообще не существует. Наконец, объяснит ему, кем он, по ее мнению, может быть на самом деле. Она молилась только о том, чтобы ей удалось сообщить обо всем как можно мягче и тактичнее.
В надежде, что разговор изменит все к лучшему, Виктория резко толкнула дверь и по темному коридору прошла в кабинет. Открыв дверь без стука, она замерла на пороге, невольно прижав пальцы к губам. Ее сердце сжалось от боли и сострадания.
Норман сидел, закрыв лицо руками. Его плечи вздрагивали. По щекам текли слезы.
— О, Норман, — выдохнула Виктория, стряхивая с себя оцепенение.
Она бросилась к нему, обняла за плечи. Норман попытался высвободиться, но она лишь крепче прижала его к себе.
— Все хорошо, — солгала Виктория, и из ее глаз полились слезы. — Все хорошо, Норман.
— Нет, Виктория, — пробормотал он. — Все ужасно. Я чувствую себя так, словно схожу с ума.
— О, нет. Ты… ты просто запутался.
Несколько секунд он молчал. Его плечи перестали вздрагивать. Он уже не старался вырваться из ее объятий и лишь со злостью ударил себя по лицу.
— Я многого не помню, Виктория, — проговорил он.
— Я знаю, — нежно ответила она.
— Очень многого. Я не могу вспомнить ни одной написанной книги. Я не могу вспомнить, как ты выглядела, когда мы поженились. И даже самой свадьбы. Сегодня, прошлой ночью… Мне кажется, что все это было в первый раз. Как будто раньше я только мечтал о тебе, и внезапно мои грезы сбылись.
— Норман.
Виктория произнесла его имя как обещание и глубоко вздохнула. Надо сказать ему правду, ведь ему кажется, что он сходит с ума. Она не может позволить, чтобы он продолжал в это верить. Это еще больше все запутает.
Однако Норман заговорил раньше, чем она успела вымолвить хоть слово.
— Ты спрашивала меня, кто такие Джеймс, Майкл и Мэри. Но я не знаю, Виктория. Не знаю. Я вижу их лица, слышу их голоса, но не представляю, кем они были для меня. И в то же время я уверен: эти люди не плод моего воображения.
Он вздохнул и, пытаясь сдержать слезы, уставился в потолок. Глаза его часто заморгали.
— Я записал кое-какие воспоминания о них. Эти записи привели меня в ужас. Мне известно многое: какие-то детали, повседневные мелочи — больше, чем о нас с тобой, о тебе, о Пите, об этом доме. Я ничего не знаю об этом проклятом месте.