Мир всем вам

Черный Артур

О! Ненависть!.. Однажды нас собрал командир: "Ребята, два ордена на взвод… Кого награждать будем?" Нас словно сбили с ног. А разве мы заслужили?.. Зачем они нам?.. И каждый предлагал кого-то, но не себя. И многие, если им выпадал жребий, только виновато опускали глаза: "Да я и не убил никого…" И даже те, кто убил, не хотели славы: "Я ведь не для наград… Их же давить всех надо!!!" Мы час не могли решить, кому дать ордена. Но, наконец, присудили тем, кто не сидел рядом и не мог отказаться: механику-водителю взводного БМП, что почаще других плавал в разбитом своем корыте по грязевым болотах Чечни. Он и тогда которые сутки не вылезал из засад. Второй орден

ушел гранатометчику, что попал на мину и, легко раненый, был отправлен в Моздок.

А мы, кто делил ордена, думали только одно: "Найти бы то поле, где можно встать против чеченцев и посчитаться за все обиды! Всех бы по гробам разложили!…Сами бы все награды отдали!" Ведь какое-то время, мы были в плену только у одного чувства — ненависти. И, если бы тогда каждый день нас ставили перед выбором: идти против банды или ехать домой, клянусь, у нас бы отвалился язык заикнуться про дом.

Какие товарищи окружали меня!.. Если бы вы знали, что за мальчики! Мальчики из тихих наших дворов, из разбитых тесных песочниц, с детских засиженных каруселей. Мальчики, что едва оставили классы и парты. Наивные школяры, так легко и беспечно подавшиеся на фронт. Воины! Настоящие воины! Не отступавшие без приказа, не дававшиеся живыми в руки врага…

…Они так и не пригодились им, белые рубашки выпускных вечеров. Одних положили в могилу при всем военном параде, в беретах и камуфляжах, другие просто возмужали и раздались в плечах.

Когда-то давно, еще до первой своей войны, я всегда делил русских и чеченцев лишь на "своих" и "чужих". Я думал, что нет такого чеченца, чтобы не мечтал завладеть моим домом, не мечтал бы пустить мою кровь. А потому и сам много раз в своих мыслях выводил на расстрел весь чеченский народ. Это было так легко — быть безжалостным к тем, кого никогда не знал. Но прошли долгие беспощадные годы… И много отняли у меня, и много мне дали взамен. И много перевалов я перевалил, и много вод перебродил с этих пор. И много раз переделил заново и "своих" и "чужих".

…Это было в самом конце зимы. На третьи сутки своего рейда мы вошли в небольшой чеченский поселок. Разведка, которая была здесь до нас, уже доложила, что мужчины ушли и, видимо, теперь не миновать нам засады. Мы торопились дальше и, наплевав на зачистку, сели на перекур в каком-то дворе; вся группа — десяток разозленных окоченевших бойцов. Никто даже не пошел в дом, все попадали у забора, у разбитой поленницы дров. И в этот миг на крыльцо вышла хозяйка — высокая чеченка с двумя грудными младенцами на руках. Вышла к мужу, а встретила нас. Вышла к мужу, а увидела, как у нее на дворе бросают оружие и мотают портянки враги…У нее отказали ноги. Она так и осталась стоять на крыльце, со страшными большими глазами. Потому что увидела, что мы поняли всё!

Когда я шагнул на крыльцо, — клянусь! — никогда в моей жизни страх не показывал так близко свое лицо. Не тот страх, к которому я привык. Не человеческий страх перед смертью. Нет… А нечеловеческий страх матери за детей.

Я шел что-то спросить, а не смог вымолвить и слова. И не смог шагнуть выше первой ступени.

Уходя с этого двора, я знал, что никогда в жизни не подниму руку на женщину.

…А тот чеченец, сорокалетний мужик, которому еще бы воевать да воевать, мстить да мстить? Зачем он пришел к нам? Но ведь пришел. Принес два автомата: "Сыновья у меня погибли, не удержал. Другие растут. Заберите оружие…" Еще один принес орехи и молоко: "Берите, ребята. Один живу, часто и угостить некого. И я раньше в Советской Армии служил…"

…А как однажды с нескольких дворов бежали к нашей колонне дети. Как они встали

на обочину и дружно махали нам крохотными ладошками. Маленькие ребятишки в заношенных советских пальто. А мы сидели на броне и не могли поднять рук. Потому что каждый думал: "А что скажут товарищи? Кому ты там машешь?!" Сидели и озирались друг на друга, пока на нас не закричал водитель: "Вы что?! Это же дети!"

С какой радостью мы махали в ответ!.. Пристыженные, что сначала не подняли рук, счастливые, что эти дети смогли отнять у нас ненависть.

…Ну что?! Всех истребить?!

Слать туда солдата за солдатом, пока не обезлюдеет Россия? Пока не покроется пеплом Чечня?..

Да, шагайте вы к дьяволу, все безумные идеологи этой войны!!! Все, кто решил свести на ножах всех русских и всех чеченцев! Кто решил обратить нас в зверей и воскресить жестокие прежние распри!

Вы ждали, что от крови у нас помутится рассудок, а она отрезвила нас. Ждали, что от нее протухнут желудки, а она не сделалась нашей пищей. Мы сполна насмотрелись на гадкое это блюдо и давно не ждем его на столе…Думали обратить нас в зверей, а мы сумели остаться людьми!!! Нам не нужны жизни чеченцев! Как — я верю в это! — чеченцам не нужны жизни русских.

…А, может, правда, всех истребить? Ту женщину с безымянного чеченского двора, чей муж отправился в банду, — за мужа; того чеченца, сдавшего два, стрелявших в нас автомата, — за сыновей; другого, бывшего солдата Советской Армии, — просто за нацию; тех маленьких детей в заношенных советских пальто, радостно махавших нам с грязной обочины, — за отцов… Истребить всех, чтоб и некому было рассказать про нашу жестокость. Сжечь все книги, стереть все песни об этой войне, свалить все памятники, разровнять все могилы… Да только что станет с нами, русскими? Как мы расскажем другим народам, что мы сотворили с Чечней? Да, ладно, другим народам. Как сами будем после этого жить? Немцев и тех было жаль. И там-то не убивали детей и женщин, и там-то не отправляли в "душегубки" их пленных мужчин. А ведь и жестокости, и ненависти было, что не соберут в себе и десять чеченских.

Кто-нибудь еще помнит, кто стоит в Трептов-парке Берлина? Кто-нибудь знает, как его зовут? Безымянный русский солдат с немецкой девочкой на руках — простой рабочий с Кузбасса гвардии сержант Николай Масалов, совершивший свой подвиг 26 апреля 1945 года. А с кого ваяли тот памятник, еще не забыли? Такой же рабочий с Тамбова гвардии сержант Иван Одарченко. Земляк, а может и дед, моего Тамбовского волка, заступившего бандиту дорогу в рай. Какие схожие судьбы!.. Сколько им было, этим сержантам, когда они били фашистов, не равняя с ними детей? Столько же, сколько и нам, когда мы громили ваххабитов, не трогая их семей. Двадцать два одному и восемнадцать другому.

Немцы их помнят, а мы позабыли…

…Да, я давно все пересмотрел. Я давно не вывожу в своих мыслях на расстрел весь чеченский народ. Я, наконец-то, смог развести и "своих", и "чужих".

Отошел в сторону чеченский народ. "Свои" остались "своими". А жизнь дала мне сполна разглядеть "чужих". Вон они — длиннобородые миссии, алчущие рая под сенью сабель. Спятившие пророки, помутившие разум у тысяч других. Свирепые разорители беззащитных дворов, беспощадные судьи, не знающие других приговоров, как смерть. Бешеное зверье, что при всех режимах и во все времена нужно лишь убивать! Убивать каждого первого! Убивать до последнего, никого не оставив в живых!.. И для этого мы возв «ращаемся. Приходим, осатаневшие от ненависти, сами по «хожие на зверей. Возвращаемся, чтобы самим вершить правый суд. И, как тогда, "С нами Бог!"