Мир всем
Шрифт:
— Меня примет! — Я решительно прошла вперёд. — Если не примет, пойду в райком или горком. Нечего здесь бюрократию разводить! Человек с фронта вернулся, а его комната занята. Есть здесь советская власть или одни вредители?
Я нарочито громко упомянула вредителей, потому что судебные процессы над вредителями и врагами народа гремели по всей стране, навевая ужас на любого гражданина, начиная от номенклатурного директора до уборщицы сельсовета.
Волшебное слово подействовало, как сим- сим в сказке про сокровища Али-Бабы. Запертая дверь в контору со скрипом отворилась, и оттуда выглянул невысокий лысый
Его водянистые глаза остро скользнули по моему лицу и тревожно заморгали:
— Что вы шумите, дорогой товарищ? Нехорошо, ох, нехорошо. Мы тут трудимся с утра до ночи, обеспечиваем жизнедеятельность вверенного хозяйства, а вы нас вредителями обзываете. Нехорошо! — Он пропустил меня внутрь конторы, где большую часть стены занимал портрет Сталина, и уселся за стол с грудой гроссбухов и папок. — Присаживайтесь и изложите ваш вопрос. Я весь внимание. К фронтовикам мы со всем уважением!
Примерно через час я вошла в подъезд соседнего с моим дома и поднялась на третий этаж. За это время управдом успел выписать мне ордер, внести мои данные в домовую книгу и пообещал к концу месяца выдать продовольственные карточки.
— Надеюсь, пока перебьётесь с продовольствием? — Он поскрёб лысину. — В коммерческих магазинах кое-что можно прикупить, да и коммерческие столовые работают.
После демобилизации в моём кошельке лежала сумма на первое время, поэтому я не стала расстраиваться:
— Не пропаду, главное, — крыша над головой.
— Правильно, правильно рассуждаешь, гражданочка фронтовичка, — рассыпался в комплиментах управдом. — А то некоторые без понятия и кулаком стучат, а то и за грудки хватают, будто я верховный главнокомандующий. — Его рука дёрнулась перекреститься и быстро опустилась. Улыбнувшись, я пошла на новое место жительства.
Ключ легко повернулся в замочной скважине, и я оказалась в просторной прихожей, куда выходило сразу несколько дверей. В прихожей на коленках стояла растрёпанная женщина и усердно мыла пол.
Она подняла голову и вопросительно посмотрела на меня:
— Новая соседка?
— Угадали. Меня зовут Антонина. Мне выдали ордер на комнату, только я не пойму, какая из них свободна.
Женщина поднялась и обтёрла руки о фартук, и без того очень грязный.
— А я Галя. Вот сюда проходи, — она показала на третью дверь от входа. — А остальные уже заселены. — Она стала поочерёдно тыкать пальцем по сторонам: — Здесь семья Крутовых, у них двое мальчишек, тут муж и жена Алексеевы, дальше инженер с верфей Олег Игнатьевич. Имей в виду — холостяк. — Галя стрельнула на меня глазами и вздохнула. — После блокады квартира совсем пустая стояла, все померли, а теперь полна коробочка. Квартиру убираем по графику дежурств, в кухне есть пустое место тебе под столик.
— Да, да, кто-то и меня посчитал мёртвой, — пробормотала я себе под нос. — Не знаете, где ключ от комнаты? Управдом сказал спросить у жильцов.
— А она не заперта. Заходи и располагайся. — Женщина странно хихикнула. — Что найдёшь, всё твоё.
Суть соседкиной иронии я поняла, когда обозрела железную кровать с панцирной сеткой, шкаф без дверок и огромный письменный стол. Его пытались пустить на дрова, но крепкая работа не поддалась, и стол носил на себе глубокие зазубрины от топора. Вот и всё моё хозяйство. Грязные
На фронте мне много раз приходилось спать на полу, завернувшись в шинель, и целая кровать, пусть и без матраса, меня порадовала. Я прошла по комнате, поставила на пол бутылки и уселась на подоконник, глядя на скромную лепнину по углам потолка.
Затхло пахло пылью и сыростью. С одной стены, около шкафа, свисал лоскут розоватых обоев в мелкий цветочек. Должно быть, дореволюционное наследие настоящих хозяев дома. Мысленно я перечислила первые необходимые работы: отмыть комнату, разжиться посудой и постельным бельём. Вспомнив про туфли на картонной подошве, неудачно купленные с рук, я вышла в прихожую и стукнула в дверь к Гале.
— Скажи, где у нас на Васильевском барахолка? Надо купить кое-что из вещей.
— Ну вот видишь, я говорила тебе, что на улице не останешься! — Тётя Аня довольно улыбнулась. — Комната хоть хорошая?
— Хорошая, — я кивнула, — квадратная, даже больше, чем была. И окно на улицу, а не во двор. Но всё равно чужая. Соседка сказала, там все прежние жильцы в блокаду погибли.
— Была чужая, будет твоя. — Вскочив, тётя Аня засуетилась. — Обживёшься, присмотришься, а то и жениха приведёшь, не век же тебе в девках куковать. Давай-ка мы с тобой отметим твоё новоселье.
— Давайте!
Я раскрыла вещмешок и выложила на стол несколько огурцов, триста грамм кровяного зельца с мраморными вкраплениями сала и кулёчек пилёного сахара.
— Откуда такое богатство? — опешила тётя Аня. — У нас даже по рабочей карточке такого не выдают.
— Из коммерческого магазина. Ходила на рынок ведро со шваброй купить, ну, и зашла в коммерческий, — я пожала плечами, — чем- то надо питаться, управдом пообещал оформить карточки через неделю, после того как в милиции пропишусь. Ну да я долго ждать не стану, завтра же пойду на работу устраиваться, чтоб не позориться иждивенческой карточкой.
— Верно мыслишь, ты всегда была умной девчонкой.
Тётя Аня улыбнулась, и мне на миг представилось, что сейчас довоенное время, а я, школьница, заглянула в гости к соседке скоротать время до прихода мамы. За стеной слесарь с вагоноремонтного вслух читает газету (он ушёл в ополчение и погиб одним из первых из нашей квартиры), первоклассница Леночка скачет по коридору на одной ножке и кричит: «Ура! Я получила пятёрку по арифметике!» (Леночку нашли замёрзшей в сугробе), на кухне выясняют отношения две извечные соперницы Муся и Надя (их обеих отвезли в один морг на Малом проспекте).
Я потрясла головой. Видения пригибали меня к земле, вгоняя в депрессию. Тени погибших ещё бродили по квартире, ежеминутно напоминая о себе то чугунным утюгом на подставке, то совком для мусора, изготовленном умершим соседом, то тарелкой репродуктора на стене. Я помнила, как репродуктор торжественно водружали на кухню, и все соседи по субботам слушали «Театр у микрофона». На время трансляции затихали примусы и прекращалась беготня ребятни. Из комнат приносились стулья, превращая кухню в зрительный зал, а женщины старались принарядиться, как в настоящем театре.