Мир, замкнутый в себе
Шрифт:
Идти теперь было труднее: почва стала неровной. Она дыбилась клочьями, словно в первый день творения. На клочках Глоб еле-еле мог прочесть странные надписи, которых доселе не читал еще ни один мирлен. Для этого ему пришлось напрячь до предела свое световое пятно.
Неожиданно страшное существо преградило Глобу путь. В слабом свете пятна оно показалось Глобу
Долго Глоб пребывал в оцепенении, прежде чем решился двинуться дальше. Стараясь наверстать упущенное, он двигался теперь со скоростью часовой стрелки.
Время шло, Глоб продвигался вперед, и вот вокруг начало светлеть. Нет, это не был тот свет, который бил сверкающей струей из священного отверстия над резиденцией Верховного Мирлена. Не был это и полусвет, характерный для Лондона и его окрестностей. Нет, это был совсем слабый, какой-то неопределенный свет, скорее угадываемый, чем видимый. Но силы Глоба были на исходе. Каждый миллиметр давался ему с огромным трудом. Глоб миновал полюс – странную точку, из которой во все стороны исходил пучок разбегающихся линий. А вокруг все светлело…
Когда Глоб дотащился до сырого пятна близ Лондона, он удивился, увидев огромную толпу мирленов, которая его приветствовала восторженными криками. Правда, шапки вверх не летели – по двум причинам: во-первых, никакой предмет не мог подняться над поверхностью – ведь мир, в котором жили мирлены, был плоским; во-вторых, мирлены не носили шапок.
– Слава Глобу! – звучало над серой равниной.
– Он доказал, что мир наш круглый!
– Мир замкнут в себе! – надрывался Харон.
Один за другим к импровизированной плоской трибуне подползали ораторы, воздавая должное храбрецу.
Глоб скромно стоял в сторонке. И никто не заметил, как к нему протолкались два мирлена – два
Веселье близ Лондона продолжало идти своим чередом, между тем как Глоб предстал пред светлым оком Верховного.
– Ты подрыватель основ! – загремел Ага Сфер, так что придворные вздрогнули.
– Я ничего не выдумал… – начал Глоб, но ему не дали договорить.
Глоба приговорили к сожжению на священном огне. И вскоре на берегу Ла-Манша затлел костер, дым от которого стлался над самой почвой, не смея подняться вверх: костер, как и все остальное здесь, принадлежал к плоскому миру…
Затхлый чулан встретил старого географа и его соседа полумраком. Узкий дневной луч, пробивавшийся сквозь щель в стене, рассекал тьму надвое.
Натыкаясь на разные предметы и вполголоса чертыхаясь, учитель бродил из угла в угол.
– Вот ты где, голубчик! – вдруг воскликнул он, остановившись. – Стоишь, можно сказать, на самом виду, а мы тебя никак не сыщем.
У ног учителя на полу стоял старый запыленный глобус. Луч света, падавший на глянцевитый бок, освещал пятно порыжевшей, выцветшей от времени Нормандии.
Учитель толкнул глобус, и тот, скрипя, повернулся вокруг земной оси. Потревоженный паук юркнул во тьму, таща за собой серебристую нить.
– Пожалуйста! – сказал учитель.
Сосед поднял глобус и с сомнением покачал головой.
– Уж больно он тово… – сказал сосед… – Где Европа, где Америка – не разберешь. И потом весь в каких-то сырых пятнах, смотрите. И чего-то вроде горелым пахнет… Тлеет, что ли?
– Выдумываете ерунду, – обиделся учитель. – Прекрасный глобус. Сорок лет служил мне верой и правдой. И внуку вашему пригодится. Берите, берите. Оклейте контурной картой – и будет как новый. А вообще ему место в музее: наносить-то на него больше нечего. Эпоха великих открытий миновала…