Мир жизни и смерти
Шрифт:
— Э-э, нет-нет, вы не так меня поняли, у Дуболома топор сломался, надо рукоять починить, он сказал, что пары медяшек хватит… — голос мой окончательно умер и я замолчал.
— Мне плевать, что сказал этот толстяк, замена топорища — пол серебряного, плати или вали.
— Конечно, конечно, — я суматошно порылся в кошеле, вытаскивая пять монет.
Кузнец шагнул ко мне с протянутой рукой, но вдруг замер, и шумно втянул воздух похожими на туннели метрополитена ноздрями.
— Этот запах…
— Извините, мне надо было помыться, а там загон с овцами…
— Нет, нет, — похожее
— Да не может этого быть, я…
— Моя жена вчера пришла с работы и пахла тобой.
Не знаю, наверное, в этот момент я поседел, но язык, слава богу, отключившись от сжавшегося в комочек мозга зажил своей жизнью.
— Ваша жена?
— Алена, она работает у Дуболома в харчевне.
— К-хм, а, Алёна! Очень хорошая девушка, такая отзывчивая, милая…
До меня донесся зарождающийся рык, и я резко сменил тему.
— Я с ней спл… с ней столуюсь. Вернее, не с ней, а у нее, а еще вернее у Дуболома. Я там ночью, вернее днем заляпался не аккуратно, ну, едой я имею ввиду, а она у вас такая добрая девушка, обтерла меня всего полотенцами, вылизала, можно сказать, очень ответственная девушка, со всем старанием к клиенту подходит. Вам с ней очень повезло. Очень. Ну, я, наверное, пойду уже, вечереет и вам домой пора. К жене. Прощайте. Вернее, до свидания.
— Ты топор-то оставишь, или деньги мне просто так подарил?
— А, конечно, конечно. — Я вложил в лопатообразную ладонь сломанный топор.
— Завтра за ним заходи, и смотри, не заляпывайся больше.
— Конечно, конечно, всенепременно, и вы не торопитесь, мне не к спеху, я могу и на следующей недельке заглянуть или через месяцок. Спокойной ночи. Всего хорошего. До свидания.
К таверне я бежал, оглядываясь на каждом шагу, выискивая в сгущающихся тенях, крадущуюся за мной звероподобную тень.
— Твою мать, твою мать, твою мать! Ну Алёнка, ну и жопа, надо ж меня так подставить! А ты-то боялся до какого-нибудь инструмента в кузне дотронуться, идиот, а то, что ты его жену тронул и так, и сяк, и наперекосяк, ты конечно не подумал. А уж нюх у этого урода какой? От меня, вроде, козлом не пахнет, как он учуял? В следующий раз, когда к ней пойду, помыться хорошенько надо будет. Так, стоп! — Я действительно остановился, — какой следующий раз? Она замужем. Я этого не знал, но теперь знаю, и никакого удовольствия наставлять рога другому, пусть и неписю, и такому страшиле, у меня нет. С другой стороны её это не напрягает. Надо будет с ней поговорить. Позже, когда с дела вернусь.
Когда я добрался до харчевни совсем стемнело, улицы уже опустели, только с кроличьего холма и из харчевни доносились разудалые голоса, звучала музыка, орались песни. Зал харчевни был забит до отказа. Видимо, игрокам надоело харчеваться всухомятку, и они пришли потратить пару грошей на пиво и жареную картошечку с квашеной капустой. Это и хорошо, сейчас разговаривать с Алёной у меня времени не было.
Бегом метнулся наверх, заложил в сумку заранее выпрошенные вещички и опять сиганул из окна.
— Черт бы побрал, эта хрень, конечно, не плохо качает акробатику, но каждый раз ходить
Ноль внимания, овцы, сбившись в одну кучку старательно делали вид, что спят. Пришлось протянуть ногу через ограду и пнуть нужную мне животину по заднице. Та подпрыгнула на месте и жалобно заблеяла.
— Заткнись, скотина! Сейчас хозяин выйдет обоим достанется! Только я спать потом пойду, а ты на вертел попадешь. Заткнись и на жри.
Овца заинтересованно задергала ноздрями и потянулась к протянутой морковке.
— Жри скотина, знаешь сколько я из-за нее столько сраму сегодня натерпелся?
Овце было плевать на мои слова, она с удовольствием захрустела предложенным корнеплодом. Я потянул его на себя, выводя скотину из загона.
— Вот, а теперь стой так.
Овца послушно встала, меланхолично пережевывая свое угощение. Я быстро метнулся в амбар и выволок связку из пары свежесворованных мешков, набитых колотыми дровами. Рывком взвалил на овцу неслабую ношу и воткнул в открывшуюся пасть остатки морковки. Вторую морковку я подвесил перед ее носом, и повел выпучившую глаза скотину к воротам. Они, как и договаривались, были открыты, и мы благополучно покинули задний двор таверны. Путешествие по темным улочкам, освещенным лишь светом поднявшихся лун, прошло без происшествий. Ноги овечки Долли, как я ее назвал, к концу путешествия подкашивались, но в погоне за недостижимой морковкой, она прошла весь путь до форпоста. Мне с таким грузом на это понадобилось бы дня два.
— Молодец, Долли, на держи, заслужила, — я скинул с нее груз, отдал морковь и хлопнул по крупу, — молодец, беги домой, умница моя.
Долли радостно заблеяла и рванула в ворота, прямо на багровеющую в темноте пустошь.
— Вот ведь дура, ну и хрен с тобой, сама виновата.
Я покачал головой и поволок свой груз вглубь коридора. В середине пути пришлось сделать остановку, передохнуть. Шум кандалов и щелканье беззубых челюстей в ночной темноте, наверное, должны были вызывать настоящий ужас, но свое я уже сегодня отбоялся. А может просто у меня в ушах от перенапряжения грохотали барабаны, и я ничего из-за них не слышал. Через пару минут оркестр стих, и я совершил последний рывок, остановившись в метре от поворота: звяканье цепей и хруст костей, дальше игнорировать было невозможно, и я осветил тупичок светом прихваченной из таверны лампы. Из-за поворота выглянул щербатый череп скелета, злобно щелкнул беззубым ртом и протянул руку пытаясь дотянуться до меня.
— Погоди, погоди, костяшка, сейчас все будет.
Я вытряхнул из мешка дрова, облил его лампадным маслом и бросил под ноги скелету. Тот заинтересованно поднял его, пожевал и разочарованно выплюнул. Видимо, мешковина была не в его вкусе. На пожеванный мешок полетела щепа от разбитого ведра, поверх них легли свежеколотые дрова.
— А что, — пробормотал я сам себе под нос, я же не сказал Дуболому, где поленницу складывать буду, вот и складываю здесь, вон, аж по колено скелету получилось…