Мираж
Шрифт:
Боб старался соблюдать все правила приличия: ел вилкой, но, когда мясо не цеплялось, приходилось все-таки помогать пальцем. В ресторане он был всего два раза за всю жизнь. Многие из его друзей-горняков уважали рестораны, но Боб предпочитал пить на улице или в закусочных. Сейчас он отчаянно старался есть культурно, но сосед напротив, седой и с ярко-рыжими усами мужчина, осторожно наблюдал за ним, будто старался поймать Боба на ошибке и уличить его в бескультурье. От его глаз у Боба стал пропадать аппетит, Наконец мужчина не выдержал и спросил, кто Боб по профессии?
– Кайлограф, –
– Очень интересно! – обрадовался рыжеусый. – Можно сказать, впервые вижу.
– Диковина, – буркнул Ахмылин и хотел добавить, Г что, мол, нашего брата – дай бог сколько, но промолчал.
– Тоже едете куда-то? – спросил сосед.
– Мы-гы, – Бобу любопытные и высокие сильно всегда не нравились.
– В отпуск? – напирал мужчина.
– В отпуск. А вы кто такой? – осмелился Борис.
– Я? Давайте знакомиться. Драматург Лавренков.
– А-а… Меня Борисом звать.
Через пять минут разговора с любопытным соседом со . странной профессией, о которой Боб где-то слышал, но что такое – не знал, он уже стал доверять ему и разговорился вовсю. И поскольку думал он сейчас о своей деревеньке, о родных, о Синей женщине, то и рассказал, как давно не был у отца, как захирела его родина, потому что все уезжают. И даже намекнул, что пора бы ему жениться, завести хозяйство, да вот беда, привык путешествовать. Боб даже немного удивлялся себе: что это вдруг разговорился с первым встречным? Но рассказывать ему было хорошо, и он то вспоминал детство, то армию, то переключался на будущее. Так просидели они часа два. Рыжеусый драматург больше спрашивал и так уточнял непонятное, что Бобу надоело повторять одно и то же. Хотя Лавренков о себе не говорил, но Боб понял: ох и умный мужик! Не зря весь седой.
После ресторана они уже держались вместе. Боб очень коротко обрисовал благодатную жизнь сезонников, рассказал пару смешных случаев, но эта тема его не привлекала. Тянуло на раздумье о доме. Собеседник очень хорошо понимал Боба, и Боб рассказал и про Анютку, как ее в детстве кабан покусал и у нее шрамы теперь на лице, и она, поди, из-за этого замуж не может выйти. Потом, . наконец, отважился и спросил у внимательного слушателя, что это за профессия такая – драматург. Он предполагал, что его новый знакомый работает по части тяжелой промышленности. Такая уж ассоциация возникла у Боба.
– Я, брат, пьесы пишу. Ты в театр-то ходишь?
– Да нет, не приходилось,- сознался Боб, – все руки не доходят.
– Ноги, – уточнил Лавренков.
– Точно! – рассмеялся Ахмылин. – Знаете, я ведь тоже первый раз драматурга живьем вижу.
Они оба посмеялись, и тут объявили посадку на Москву,
– Вот я и дождался, – сказал новый знакомый, – мой рейс. Ты вот что, Борис. Будешь в столице – заходи ко мне! Я буду очень рад. Поговорим! Идет? – и он написал Бобу свой адрес. – Если что, пиши. Отвечу с удовольствием!
Боб смутился. Он вдруг вспомнил эти пять зим, прожитые в Красноярске. Бывало, гнали даже из подъездов, не то что переночевать пускали или в гости приглашали. Однажды за пьянку его выселили из общежития, и он целый месяц ночевал где придется. Случалось, и в подвалах… А тут – «с удовольствием!». Будто товарища. II познакомились-то всего часа четыре назад…
– Ты не
Боб проводил драматурга до аэродромной калитки, а потом долго стоял, облокотившись на забор, и ощущал, как подступает одиночество. Вот ведь, встретились просто так, поговорили, а расставаться уже грустно. «Даже и сезона одного вместе не были, шурфа не вырыли, а уже будто кореш…» – думал Боб, провожая глазами взлетающий московский самолет.
Ночь Боб провел в аэропортовском кресле. Дремал, прислушивался к голосу диспетчера, вспоминал драматурга и втайне ждал, когда заступит на дежурство та Синяя женщина.
Она пришла часов в девять, прекраснее, чем вчера. Чувствовалось, за ночь она хорошо отдохнула. Боба она заметила сразу, глянула только и все. Не кивнула, не улыбнулась. Он поерзал в кресле, хотел поправить лохмы на голове, но их не было. А когда в следующий раз поднял глаза на барьер «Старший диспетчер», то чуть не задохнулся.
Синяя женщина манила его к себе пальцем!
На дрожащих ногах Боб прибрел к барьеру, но сказать ничего не мог.
– Куда надо-то? – торопливо спросила она и осмотрелась.
– Никуда, – криво улыбнулся Боб.
– Я спрашиваю, билет тебе до куда? – с нетерпением переспросила Синяя женщина. – Деньги давай, паспорт.
– Мне не надо билета… – ничего не понимая, пролепетал Борис.
– А что тогда трешься здесь?
– Улететь хочу…
– Ну так давай деньги! – вышла из себя диспетчерша.
Наконец до Боба дошло. И оттого, что вчерашний его широкий жест попросту приняли за взятку, он разозлился и вскипел.
– Мне не надо вашего билета! – крикнул он, задыхаясь от обиды. – Плевал я на ваш билет! Ну при чем здесь билет?
Синяя женщина рассвирепела, как кошка. Растрепалась вмиг вся и поблекла.
– Не аэровокзал, а ночлежка! – вопила она. – Запускают всяких ханыг и бичей сюда!
– Это кто, я ханыга?! – ринулся Боб в наступление, на ходу подбирая слова. – Да я… целое лето пахал как лошадь! Ишь! За людей нас не принимает! – он не заметил, как заговорил во множественном числе. – Мы в тайге сидим! В воде по колено! Мы отдыхать хотим! По-человечески! А нас тут как встречают?! Это кто ханыги? Да про нас… может, книгу напишут! – Боб опять чувствовал, что его понесло, но от обиды и злости собой не владел. – Бичей запустили? Выходит, мы не люди, а так себе, скотина?!
– Милиция-я! – крикнула диспетчерша и отскочила от барьера, словно опасалась, как бы лысый тип не набросился на нее и не впился зубами в горло.
Это слово привело Боба в себя. Он скрипнул зубами, прихватил свой чемодан и кинулся вон. Едва отдышавшись, Боб стал проклинать свою дурную голову. Вспышка гнева прошла, и теперь Боб стал противен самому себе. Он брел по улице и проворачивал в памяти сцену неожиданного скандала. Когда дошел до места, где Синяя женщина ни за что так тяжко оскорбила Боба, вновь разозлился: «Какие мы ханыги? Ну пьем, так на какой ляд мы пашем по целому лету? Мы не ходим и копейки не сшибаем. Я голодать буду, но сам никогда не попрошу! Привыкли всех под одну мерку. Если пьяный – значит, ханыга. А настоящий бич – не ханыга! Он такой же трудяга. Да еще какой трудяга!»