Мираж
Шрифт:
20 октября Будённый взял Воронеж.
Скоблин докладывал: «За трое суток Корниловская дивизия потеряла треть своего состава».
1919. НОЯБРЬ
Яскевич так и не успел сформулировать для себя, была ли это его первая и роковая ошибка в военной разведке или надо употребить выражение Дымникова — мираж. Он пытался убедить Кутепова, что красные обязательно будут атаковать самое слабое место корпуса — стык между Корниловской и Дроздовской дивизиями.
— Зачем
— Затем, Александр Павлович, что стык — самое слабое место, и его надо атаковать.
— Интуиция? Теория? Чёрт вас знает. Хорошо. Я предостерегу командиров дивизий, а вы лично поедете туда и установите точное расположение красных войск в этом районе. Вы это умеете.
Снег ещё не выпал, и ночная темь поднималась с корявой замороженной земли, пронизывая всё острым холодом. Капитан Чижов, командир роты, занимавшей самый левый фланг корниловской дивизии, повёл Яскевича на передовую около полуночи. Чижов совсем недавно получил повышение и продолжал служить старательно — ведь на Великой войне он был подполковником. Вот и человеку из штаба надо угодить, хотя бросать тёплую избу и лезть в поле не было никакого смысла — разведка, посланная капитаном, до утра не вернётся, а на передовой ночью ничего не может произойти — красных близко нет. За целый день ни одного не видели.
— Кто идёт? — окликали их посты боевого охранения. — Пароль.
— Корнилов. Отзыв.
— Москва. Проходите.
Вышли на самую что ни на есть передовую. Ближайший пост охранения шагах в тридцати искрил махоркой.
— Неужели никаких следов красных? — удивлялся Яскевич.
— Никаких. Даже выстрелов не слышно. Только дальние.
Посидели минут 15, и чёрный мрак впереди превратился в опушку леса с выемкой — наверное, дорога или просека. Поднялся ветер, зашумели тревожно вершины деревьев, и вдруг с порывом ветра донёсся лишний звук, мягкий, густой, распадающийся на удары, приближающийся.
— Кавалерия! — испуганно сказал Чижов. — Чья?
— Здесь может быть только красная кавалерия. Надо объявлять тревогу.
Но кони ржали уже близко, на опушке появились всадники в белых папахах и белых полушубках, на плечах погоны.
— Стой! — закричал Чижов. — Пароль или дам из пулемёта.
— Да вы что, господа? Я командир 7-го эскадрона конницы генерала Шкуро. Нам приказано прибыть в распоряжение Кутепова.
— Командир с документами подъезжайте, — крикнул Чижов. — Боевое охранение ко мне.
Командир подъехал с большой свитой. Глаза, привыкшие к темноте, уже различали красавца командира в папахе набекрень и ловко сидящем на нём полушубке, и коня, что так и рвётся вперёд. Командир хитро улыбался, глядя на растерянного Яскевича, который думал о том, что только красные могут быть здесь, и никак не мог поверить, что впервые ошибся... Правда, для размышлений отвели ему времени слишком мало — красавец командир рубанул его шашкой, и ледяное лезвие смерти скользнуло по шее и плечу.
Капитан Чижов уже лежал рассечённый шашкой другого кавалериста. Падало под беспощадными ударами боевое охранение...
Так начался знаменитый рейд полуторатысячной «червоно-казачьей» группы Виталия Примакова [43] , прошедшей 120 вёрст, разгромившей кутеповские тылы и склады, взорвавшей железную дорогу.
6 ноября
43
Примаков Виталий Маркович (1897—1937) — военачальник, комкор. В Гражданскую войну командовал кавалерийской бригадой, дивизией и конным корпусом Червонного казачества.
Когда в штаб Май-Маевского в Харьков приехал Шкуро, перед генералом лежали донесения Кутепова:
«Под натиском превосходящих сил противника наши части отходят на всех направлениях. Корниловцы выдержали в течение дня семь яростных штыковых атак красных. Появились новые части противника, преимущественно латыши и китайцы. Численность появившегося противника установить не удалось. Потери с нашей стороны достигают восьмидесяти процентов».
«Под натиском превосходящих сил противника наши части продолжают отход. В некоторых полках Корниловской и Дроздовской дивизий осталось по двести штыков. Остатки Корниловской дивизии сосредоточились севернее Курска. Крестьяне относятся враждебно. В тылу происходят восстания».
— Опоздала писулька, — сказал Шкуро. — 18-го Курск взяли красные.
— Я всегда утверждал, что нам для победы необходимы два условия: земельная реформа и поголовные расстрелы Мародёров. Меня не слушали. А теперь невозможно удержать красную лаву, опьянённую победой над Колчаком.
— Брось, отец, эту лавочку! Поедем в Италию. Всё равно здесь ты уже не спасёшь положения. Денежки-то у тебя есть? А то я тебе дам. У меня, знаешь; двадцать миллиончиков. На жизнь хватит.
— Оставь, Андрюша, глупости. Я всё-таки попытаюсь выровнять фронт и хотя бы на время остановить наступление красных.
— Теперь уже поздно. Надо было раньше выравнивать. Сиди, думай, а я в Ставку, а оттуда прямо в Италию. До свиданья, отец. Не поминай лихом.
Шкуро ушёл, но командующему недолго удалось поразмышлять над картой фронта: вошёл озабоченный адъютант Макаров.
— Что случилось, Павел Васильевич?
— Прибыл капитан из Ставки с пакетом. Сказал, что ему приказано вручить пакет лично вам.
— Давай сюда этого капитана.
Май-Маевский распечатал пакет и прочитал:
«Дорогой Владимир Зенонович, мне грустно писать это письмо, переживая памятью вашу героическую борьбу по удержанию Донецкого бассейна и взятие городов: Екатеринослава, Полтавы, Харькова, Киева, Курска, Орла.
Последние события показали: в этой войне играет главную роль конница. Поэтому я решил: части барона Врангеля перебросить на ваш фронт, подчинив ему Добровольческую армию, вас же отозвать в моё распоряжение. Я твёрдо уверен, от этого будет полный успех в дальнейшей борьбе с красными. Родина требует этого, и я надеюсь, что вы не пойдёте против неё. С искренним уважением к вам — Антон Деникин».