Мираж
Шрифт:
— Должно быть, госпожа Мальнер вышла замуж очень молодой? — спросил Зоннек, садясь около разгневанной дамы.
— В семнадцать лет. Мы взяли ее в дом ребенком, бедной сиротой, потому что ее родители приходились нам дальними родственниками, а когда она подросла, мой брат вдруг вбил себе в голову женитьбу на ней. Я сначала не позволила.
— А вы, разумеется, имели решающий голос в доме, — заметил ее собеседник, почти не скрывая насмешки.
— Разумеется, Мартин ничего не делал без моего одобрения. Но он начал тосковать, потому что серьезнейшим образом влюбился в девочку, хотя у него давно уже были седые
— И молодая девушка согласилась?
— Согласилась? — повторила Ульрика с безмерным удивлением. — Полагаю, она на коленях благодарила Бога за великое счастье, которое Он послал ей, бедной сироте. Она просто растерялась, когда мы сказали ей, и расплакалась — от радости, разумеется. Впрочем, ей нелегко дались эти три года брака; мой покойный Мартин был не из терпеливых больных, и с ним приходилось день и ночь быть на ногах, а последний год она буквально не выходила из его комнаты. В общем, я ею довольна, она делала, что могла.
— А потом сама свалилась от переутомления?
В этом вопросе слышалось глубокое сострадание. Ульрика презрительно пожала плечами.
— Да. Где уж такому слабому существу выдержать подобное! Впрочем, она вовсе не так уж сильно была больна и скоро встала, только продолжала кашлять. И так она кашляла себе да кашляла, а потом явился этот великий авторитет, тайный советник, и началось несчастье, чистое несчастье, потому что нам пришлось ехать в Каир.
В последних словах слышались такой гнев и отчаяние, что Зоннек не мог сдержать улыбки.
— Кажется, вы смотрите на это, как на большую жертву со своей стороны, — заметил он. — Но вы ведь сами рассказывали, что Мартинсфельд — очень уединенное место, и вы почти лишены общества. Поэтому вам и особенно вашей молоденькой невестке, должно быть, приятно поездить по свету, поглядеть на чужие страны и на людей.
— Зельме? Ну, я не советовала бы ей привыкать к путешествиям! Неужели вы думаете, что я позволю вдове моего брата разъезжать по свету? Раз я уступила, потому что говорят, будто это необходимо для спасения ее жизни, но второй раз этого не будет!.. Весной мы вернемся в Мартинсфельд, с кашлем или без кашля — все равно; место Зельмы там, и она будет жить там до конца своих дней.
В эту минуту вернулся доктор со своей пациенткой. Поздоровавшись с Зоннеком, он обратился к Ульрике:
— Я совершенно согласен с моим коллегой; госпоже Мальнер, безусловно, необходимо провести зиму в Египте. В настоящее время она еще очень слаба и утомлена путешествием, а потому в течение нескольких недель я должен понаблюдать за ней здесь, в Каире, и лишь потом отправлю ее в один из климатических курортов на Ниле, по всей вероятности, в Луксор.
— Уж лучше прямо к ботокудам [2] , — воскликнула Ульрика в ярости. — Зельма, ты сведешь меня в могилу своим кашлем! До Африки ты уже меня довела!
2
Ботокуды — почти истребленное племя Бразилии. В прошлом — бродячие охотники. (Прим. ред.)
—
— Конечно, ты не хотела, но доктора захотели, эти авторитеты, эти…
Ульрика проглотила дальнейшие любезности и только посмотрела на доктора уничтожающим взглядом.
Однако Вальтер встретил его с величайшим душевным спокойствием и хладнокровно заметил:
— Если вам так неприятно оставаться здесь, то ведь этого можно избежать. Нетрудно будет найти какую-нибудь пожилую даму, немку, которая согласится занять место компаньонки при госпоже Мальнер. Поиски я беру на себя. Итак, поезжайте с Богом назад в Померанию, ваша невестка прекрасно проживет здесь…
— Без меня? — воскликнула Ульрика, каменея от изумления и негодования. — Без меня? Что вы себе воображаете, доктор? Покойный брат на смертном одре поручил мне жену и взял с меня обещание не отходить от нее ни на шаг, а вы требуете, чтобы я оставила ее здесь, в другой части света! Или, может, быть, тебе этого хочется, Зельма?
— Конечно, нет! — стала уверять молодая женщина, бросая на строгую золовку полубоязливый, полублагодарный взгляд. — У меня ведь нет никого на всем свете, кроме тебя. Не бросай меня!
— Будь спокойна, я останусь с тобой, — милостиво объявила старая дева, с торжеством глядя на доктора.
Тот лишь пожал плечами и произнес:
— Если госпожа Мальнер желает, чтобы вы оставались, то я, разумеется, ничего не имею против. Итак, послезавтра я навещу вас, а пока прошу в точности исполнять мои предписания. Вас же, многоуважаемая фрейлейн Мальнер, я попрошу заметить, что у вашей невестки в высшей степени слабый организм, требующий крайне бережного отношения. До свиданья! — Он проводил посетительниц до дверей, вернулся к Зоннеку, все время остававшемуся лишь безмолвным слушателем, и сказал со смехом: — Каких удивительных пациенток вы мне прислали! Эта воинственная старая дева из Померании, свирепо враждующая с докторами и бросающая нашему брату в лицо всевозможные оскорбления, — настоящая оригиналка!
— Оригиналка, — согласился Зоннек. — Она только и знает, что воюет с хозяином нашей гостиницы и с арабской прислугой. Мне уже не раз приходилось их мирить. А ее бедная невестка, по-видимому, совершенно безвольна; она у нее в полном подчинении. Она серьезно больна?
— Нет, нисколько. Я могу подать ей полную надежду на выздоровление и надеюсь полностью поставить ее на ноги. Зато относительно другого больного, к сожалению, не могу сказать вам ничего утешительного. Вероятно, вы хотите узнать о здоровье Бернрида?
— Да, я затем и пришел. В каком он состоянии?
— В совершенно безнадежном. Я еще вчера знал это после осмотра в больнице, сегодня же утром убедился, что и на отсрочку нечего надеяться. Я даю ему, самое большее, сутки жизни, но, по всей вероятности, он умрет раньше, потому что силы его быстро иссякают.
— Умрет! — прошептал Зоннек, а затем, не владея собой, торопливо отошел к окну и прислонился лбом к стеклу.
— Вы принимаете в этом человеке особенное участие, — сказал Вальтер после короткого молчания. — Я заметил это еще вчера, во время нашего разговора. Вы знали его раньше?