Мириэм
Шрифт:
– Я уж думала, вы никогда не откроете, но все равно держала палец на кнопке. Я знала, что вы дома. Вы мне не рады?
Миссис Миллер не нашлась, что ответить. На Мириэм было все то же бархатное пальто, но на сей раз еще и такой же берет; белые волосы разделены на две сверкающие косы и завязаны на концах огромными белыми бантами.
– Раз уж мне пришлось столько дожидаться, вы могли бы, по крайней мере, впустить меня, - сказала она.
– Но ведь уже страшно поздно.
Мириэм посмотрела на нее пустыми, непонимающими глазами.
–
Легким жестом она отстранила миссис Миллер и вошла в квартиру.
Она положила пальто и берет на кресло в гостиной. Платье на ней и в самом деле было шелковое. Белый шелк. Белый шелк - в феврале. Юбка красиво уложена в складку, рукава длинные, при каждом ее движении платье слегка шуршало.
– А мне у вас нравится, - объявила она, расхаживая по комнате.
– Нравится ковер, синий цвет - мой любимый.
– Потом потрогала одну из бумажных роз, стоявших в вазе на кофейном столике.
– Искусственные, - тусклым голосом протянула она.
– Как грустно. Все искусственное наводит грусть. Верно?
И она уселась на диван, грациозно расправив складки платья.
– Что тебе нужно?
– спросила миссис Миллер.
– Сядьте, - сказала Мириэм.
– Мне действует на нервы, когда человек стоит,
Миссис Миллер без сил опустилась на кожаный пуфик.
– Что тебе нужно?
– повторила она.
– А знаете, по-моему, вы вовсе не рады, что я пришла.
И миссис Миллер снова не нашла ответа; только чуть повела рукой. Мириэм хихикнула и удобно откинулась на гору ситцевых подушек. Миссис Миллер отметила про себя, что сегодня девочка не такая бледная, какой она ей запомнилась с того раза: щеки у нее горели.
– Откуда ты узнала мой адрес?
Мириэм нахмурилась.
– Ну это вообще не проблема. Как вас зовут? А меня?
– Но я же не значусь в телефонной книге.
– Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом.
– Твоя мама просто ненормальная, не иначе, - сказала миссис Миллер, Позволяет такому ребенку разгуливать ночью, да еще одела тебя так нелепо. Нет, она сошла с ума, не иначе.
Мириэм встала и направилась в тот угол гостиной, где на цепи свисала с потолка укрытая на ночь птичья клетка. Она заглянула под покрывало.
– Канарейка! Ничего, если я разбужу ее? Мне хочется послушать, как она поет.
– Оставь Джинни в покое, - вскинулась миссис Миллер.
– Не смей ее будить, слышишь?
– Да. Но я не понимаю, почему нельзя послушать, как она поет, - сказала Мириэм.
– Потом вдруг: - У вас не найдется чего-нибудь поесть? Я умираю с голода. Хотя бы молоко и сандвич с джемом, и то было бы прекрасно.
– Вот что, - проговорила миссис Миллер, поднимаясь с пуфа.
– Вот что, я тебе приготовлю вкусные сандвичи, а ты будешь умницей и потом сразу же побежишь домой, ладно? Ведь уже за полночь, я уверена.
– Снег идет.
– Голос у Мириэм был укоризненный.
– На
– Ну, прежде всего, тебе вообще незачем было сюда являться, - ответила миссис Миллер, стараясь совладать со своим голосом.
– А погода от меня не зависит... Хочешь, чтобы я тебя покормила, - обещай сперва, что уйдешь.
Мириэм провела бантом по щеке, взгляд у нее стал сосредоточенный, словно она обдумывала это предложение. Потом повернулась к птичьей клетке.
– Что ж, ладно, - сказала она.
– Обещаю.
Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? В кухне миссис Миллер нарезала четыре ломтика хлеба и открыла банку с клубничным вареньем. Налив стакан молока, ока сделала передышку, чтобы закурить. И зачем она пришла? Рука ее, державшая спичку, тряслась; так она сидела, словно оцепенев, пока огонек не опалил ей палец.
В комнате пела канарейка, - пела, а ведь такое бывало только по утрам.
– Мириэм!
– крикнула миссис Миллер.
– Мириэм, я же тебе сказала, не тревожь Джинни.
Никакого ответа.
Она крикнула еще раз; и снова - лишь пение канарейки. Она затянулась, обнаружила, что зажгла сигарету не с того конца и... нет, выходить из себя не надо, нельзя.
Миссис Миллер внесла поднос с едой в гостиную и поставила его на кофейный столик. Первое, что ей бросилось в глаза, - клетка по-прежнему укрыта. А Джинни поет. Что же это такое творится? И в комнате - никого. Миссис Миллер прошла через нишу, ведущую в спальню, и остановилась в дверях, - у нее перехватило дыхание.
– Ты что это делаешь?
Мириэм вскинула на нее глаза - взгляд у нее был какой-то странный. Она стояла у комода, а перед нею - раскрытая шкатулка для украшений. С минуту она смотрела на миссис Миллер в упор, пока не вынудила ту взглянуть ей прямо в глаза, и вдруг улыбнулась,
– Здесь нет ничего стоящего. Но вот эта вещица мне нравится.
– В руке у нее была брошь-камея.
– Очаровательная.
– Мне кажется... Послушай, лучше бы тебе все-таки положить ее на место, еле выговорила миссис Миллер и вдруг почувствовала: надо немедленно опереться на что-то, не то она упадет. Она прислонилась к дверному косяку; голова налилась невыносимой тяжестью, сердце сдавило, оно заколотилось сильно и тяжко. Лампа замигала, будто в ней что-то разладилось.
– Прошу тебя, детка... Подарок покойного мужа...
– Но она красивая, я ее хочу, - сказала Мириэм.
– Отдайте ее мне.
И пока миссис Миллер стояла в дверях, лихорадочно подыскивая слова, которые каким-то образом помогли бы ей спасти брошку, до нее дошло, что за помощью ей обратиться совершенно не к кому, она одна как перст: мысль эта не приходила ей в голову очень давно, и полнейшая ее беспощадность ошеломляла. Однако здесь, в ее собственной квартире, в притихшем под снегом городе были столь явные тому доказательства, что она не могла от них отмахнуться, не могла - как уже поняла с поразительной ясностью - им противостоять.