Мироздание Ивана Ефремова

Геллер Леонид Михайлович

В программной статье, которая может служить ключом к большинству его произведений, он пишет: "Стоит герою увидеть героиню в какой-то степени обнаженности, как он теряет голову, впадает в дикую страсть, получает по физионо­мии и погибает в мнении героини и читателя... Для контра­ста... такому бешеному отрицательному герою противопоставляется положительный, у которого нормальное влече­ние к женщине настолько задавлено волей авторов, что они, глядя на героиню, не смеют опустить глаза ниже ее подбородка или поднять выше колен!"

Эротике выведенной из подземелья примитивных чувств, приберегается ключевая роль в ефремовской концепции.

Ефремов преклоняется перед женщиной. В "Таис Афин­ской", где это преклонение превращается в боготворение, женщины показаны лучше, сильнее, мудрее мужчин. После воцарения

мужских богов, говорит Ефремов, "беспокойный самоуверенный мужской дух заменил порядок и мир, свой­ственный женскому владычеству". Жизнь на Земле стала хуже. "Непрерывные войны, резня между самыми близкими народами — результат восшествия мужчины на престолы богов и царей". Духовный упадок — неизбежный резуль­тат подчиненного положения женщины в обществе. Уровень развития общества можно измерять степенью свободы в нем женщины. Разлад между мужским и женским началом пошел с тех пор, когда люди стали больше верить созданным ими орудиям и машинам, чем самим себе, оторвались от при­роды, ослабили свои внутренние силы. Женщина больше со­хранила себя, в ней разум не подавляет памяти и чувств, она связана с миром, потому-то в ней воплощен творческий дух, она может вдохновлять поэтов и философов.

Ефремовские дифирамбы Эросу — необычное явление на фоне пуританской до мозга костей литературы соцреализма.

В то же время гносеологическая роль, отведенная эроти­ке, связана в творчестве Ефремова с поворотом его фило­софии в сторону нового источника — индийской мудрости.

В "Лезвии бритвы" есть две сцены — два больших разго­вора о религии: первый о христианстве, полный негодования, второй — апологетический — об индуизме. Гирин говорит о христианстве, рассматривая музейный экземпляр знамени­того "Маллеус малефикарум". Свою речь он начинает слова­ми: "Слишком велика моя ненависть к этому позору челове­чества, и я никак не могу подняться на высоту спокойного и мудрого исследования прошедших времен". Так, говоря же об индуизме, Гирин подчеркивает: "Я никого не вправе ни осуждать, ни порицать. Я только искатель научной истины, знающий, что истина зависит от обстоятельств места и време­ни".

ЗАПАД И ВОСТОК

Откуда такая разница? Почему Гирин неспособен спокой­но отнестись к средневековью и христианству, которые тоже могли бы претендовать на свою, объяснимую обстоятельства­ми места и времени, истину? Ответ мы получаем неожидан­ный, но вполне совместимый с тем, что мы уже знаем о взгля­дах Ефремова: "Перед мысленным взором Гирина пронеслись солнечные берега Эллады — мира, преклонявшегося перед красотой женщины, огромная и далекая Азия с ее культом женщины-матери... и все застлал смрад костров Европы". Гирин ненавидит христианство наподобие рыцаря, защищаю­щего честь Прекрасной Дамы, невинно осужденной и заточен­ной в застенках инквизиции. Это благородно, но не вполне научно.

Вообще Ефремов — убежденный атеист, то есть, пользуясь языком Бердяева, маркионист, видящий лишь зло, принесен­ное официальной религией. Христианство он отождествляет с историческим католицизмом. Быть может, аналогии между политикой римско-католической церкви и политикой ста­линского государства заставляют Ефремова с еще большей ненавистью относиться к христианской религии.

А между тем, Ефремову необходима религия — так или иначе понимаемая духовная традиция, с корнями, запущен­ными в далекое прошлое, способная дать опору человеку в борьбе с его примитивным подсознанием. Такую опору он находит через голову христианства и иудаизма в Элладе. Но его не удовлетворяет возврат к естеству, он ищет более глубокий, более метафизический подход — и призывает на по­мощь Индию. Индию, где эротике придается сокровенный, мистический смысл, где тысячелетиями испытываются пути к познанию глубин человеческой души и скрытых сил чело­веческого тела.

И Гирин, и индусский художник, герой параллельного сю­жета "Лезвия бритвы", преследуют одну цель. Первый идет к совершенству, пользуясь научными методами, рациональным анализом и синтезом, второй — следуя древним тантри­ческим ритуалам. Казалось бы, несовместимые пути. Но в финале книги индусские мудрецы с почетом встречают Гири­на и присваивают ему титул брахмана.

Существуют две дороги познания — Запада и Востока,

ев­ропейская наука, изучающая физический мир, и индийское откровение, доступное углубленному в себя йогу. Обе доро­ги ведут к тому же, обе они несовершенны: первая отрыва­ется от природы, от интуитивного понимания, вторая — удел лишь самых сильных, чужда "среднему" — читай: реально­му — человеку.

И Гирин предлагает единственное правильное решение: нужно идти по лезвию бритвы между двумя дорогами, между западной и восточной мудростью. Гирин признает необъясни­мость и самостоятельность высших разделов йоги, "путей владычества над нервно-психическими силами и силами эк­стаза, прозрения и соединения с океаном мировой души".

Идея прозрения прочно входит в философию Ефремова. В "Часе Быка", где писатель показывает людей будущего, соединивших западную и восточную мудрость, сказано, что возможно такое познание мира, для которого нужны "три шага: отрешение, сосредоточение и явление познания". Это-формула соединения внутренних сил человека с "ми­ровой душой". Ефремов не называет это мистицизмом, но на то он и материалист. Он даже надеется когда-то найти рациональное объяснение такому соединению. Но вот что важно: человек в его понимании перестает соотноситься с миром посредством общественных отношений. Он стано­вится самостоятельной ценностью, независимым индивидом, развитие которого обеспечивается правильным обществен­ным устройством, но зависит почти исключительно от него самого, от силы самоуглубления.

Писатель всячески подчеркивает, что мудрейший из муд­рейших Гирин — русский. "Такое русское имя и весь об­лик, дисциплина и точность во всех движениях, мыслях, сдержанная речь, глубокий голос" — таким он описан в книге, и так воспринимается индусами. Ни один из много­опытных гуру не удостаивался такого внимания, как нико­му не известный пришелец из России. Гирин представляет собой все лучшее в русском народе, в России. Профессор- индус, порицая западную цивилизацию, говорит: "Я не знаю России, но думаю, что вы, стоя между Западом и Востоком, взявшись за переустройство жизни по-новому, вы — дру­гие". В сказанном интересно и то, что, не зная России, профессор убежден в ее превосходстве над Западом, и то, что это превосходство объясняется положением страны на границе двух разных культур. Честь синтеза должна при­надлежать не ученейшим брахманам, а русскому филосо­фу. Первой по лезвию бритвы пройдет не какая-нибудь дру­гая страна, а Россия.

ТЯЖЕСТЬ ПРОШЛОГО

Жизнь — светлое начало во Вселенной. Но в ней самой скрывается зло: все живое обречено на гибель. Главный принцип всякой эволюции — принцип инферналь­ности . Живая материя усложняется в адских муках. Эволюция жизни на Земле — "страшный путь горя и смер­ти", — утверждает писатель в "Часе Быка". Слепая природа, направляя свое развитие к усовершенствованным формам, все более независимым от окружающей среды, поступает как игрок в кости: добивается результата несметным коли­чеством бросков — а за каждым из них стоят миллионы погибших жизней.

Человеческая жизнь — то же инферно, только двойное: для тела и души. Чем совершеннее чувства, разум — тем больше страдания отпущено понимающему неизбежность смерти человеку.

Бессмысленность жизни в том, что существует смерть. Ефремов испытывает ужас перед смертью.

В "Туманности Андромеды" был такой эпизод. Задумав­шие опыт с нуль-пространством Мвен Мас и Рен Боз приводят аргументы в пользу проведения этого опыта, несмотря на его опасность. Рен Боз говорит о непреодолимости пространства, разделяющего разумные миры, не позволяющие им слиться в одну семью. Преодоление пространства даст возможность че­ловечеству подняться на еще высшую ступень власти над при­родой. Поэтому "каждый шаг на этом новом пути важнее всего остального". Рассуждение Рен Боза направлено в будущее. Он ученый и диалектик, и выражает мысли большин­ства своих товарищей. Но Мвен Мае думает о другом: "Вы были на раскопках... Разве миллионы безвестных костяков в безвестных могилах не взывали к нам, не требовали и не укоряли? Мне видятся миллиарды прошедших человеческих жизней, у которых, как песок между пальцев, мгновенно утекла молодость, красота и радости жизни, — они требуют раскрыть великую загадку времени, вступить в борьбу с ним!"