Миры Альфреда Бестера. Том 4
Шрифт:
Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом… Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами Дж. Д., вытесненными позолоченными готическими буквами.
— Ну, Джеффри? — сердито спросил врач.
— Доллар, — захныкал Халсион. — Кто даст бэби доллар?
— Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?
— Доллар, — хныкал Халсион. — Бэби хочет доллар.
— А что случилось с предыдущим,
Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее. Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
— Так же велик, как все остальное, — пробормотал Дереликт. — Величайший! Какой волшебный талант пропадает…
Халсион услышал.
— Бэби хочет доллар! — заорал он.
Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону. Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была его тайная мелодия, так что он стал слушать.
Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер этого доллара был 5271009.
Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:
— Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
— Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
— Сколько времени вам понадобится?
— Дайте мне час.
— Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
— Но ведь попытка не повредит?
— Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда закончите.
Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся, многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел, как последний гвоздь, вбитый в гроб.
— Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, — делано небрежным тоном сказал Дереликт. — Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть их со мной.
— У тебя есть часы? — спросил Халсион.
Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из кармана часы и показал.
— Дай на минутку.
Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.
— Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.
— Джефф, — воскликнул Дереликт, — это снова ты? Значит, ты…
— Тридцать, — прервал его Халсион. — Тридцать пять. Сорок. Сорок пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять. ОДНА. — С возрастающим ожиданием он сосредоточился на бегущей секундной стрелке.
— Нет, увы, нет, — пробормотал продавец. — Мне показалось, что ты говоришь… Ну, ладно, — он открыл портфель и начал сортировать рисунки.
— Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят
— Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь, ты пришел в галерею с наброском, а я еще решил, что ты новый шлифовальщик из агентства? Только через несколько месяцев ты простил нас. Ты всегда утверждал, что мы купили твою первую картину лишь в качестве извинения. Ты все еще думаешь так?
— Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять… ТРИ.
— Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел бы я знать, осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не думаю, что темпера так негибка, как ты утверждаешь, и меня бы заинтересовало, если бы ты попробовал еще разок. Теперь, когда твоя техника стала более зрелой… Что скажешь?
— Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять… ЧЕТЫРЕ.
— Джефф, положи часы.
— Десять… Пятнадцать… Двадцать… Двадцать пять…
— Какого черта ты считаешь минуты?
— Ну, — внятно сказал Халсион, — иногда они запирают дверь и уходят. Иногда запирают, остаются и следят за мной. Но они никогда не подглядывают дольше трех минут, так что я положил для уверенности пять… ПЯТЬ!
Халсион сжал часы в своем большом кулаке и нанес Дереликту удар точно в челюсть. Продавец безмолвно рухнул на пол. Халсион подтащил его к стене, раздел донага, переоделся в его одежду, закрыл портфель. Взял доллар и сунул его в карман. Взял бутылочку гарантированно неядовитых чернил и выплеснул себе на лицо.
Задыхаясь, он принялся во весь голос звать сиделку.
— Выпустите меня отсюда, — приглушенным голосом вопил Халсион. — Этот маньяк попытался меня убить. Выплеснул чернила мне в лицо. Я хочу выйти!
Дверь открыли. Халсион кинулся мимо санитара, вытирая рукой черное лицо, чтобы прикрыть его. Санитар шагнул в палату. Халсион закричал:
— О Халсионе не беспокойтесь. С ним все в порядке. Дайте мне полотенце или что-нибудь вытереться. Быстрее!
Санитар развернулся и выбежал в коридор. Подождав, пока он скроется в кладовой, Халсион ринулся в противоположном направлении. Через тяжеленные двери он вбежал в коридор главного крыла, продолжая вытирать лицо, отплевываясь и притворно негодуя. Так он достиг главного корпуса. Он прошел уже половину пути, а тревога еще не поднялась. Он слышал прежде бронзовые колокола. Их проверяли каждую среду.
Словно игра, сказал он себе. Забавно. В этом нет ничего страшного. Просто безопасное, хитроумное, веселое надувательство, и когда игра кончается, я иду домой к маме, обеду и папе, читающему мне потешные истории, и я снова ребенок, снова настоящий ребенок, навсегда.
Все еще не было шума и криков, когда он достиг первого этажа. В приемной он объяснил, что случилось. Он объяснял это охраннику, пока ставил имя Джеймса Дереликта в книге посетителей, и его перепачканная чернилами рука посадила на страницу такое пятно, что невозможно было установить подделку. С жужжанием открылись последние ворота. Халсион вышел на улицу и, пройдя некоторое расстояние, услышал, как зазвонили бронзовые колокола, повергнув его в ужас.