Миры Клиффорда Саймака. Книга 3

Саймак Клиффорд Дональд

Я успел издать один-единственный вопль ужаса, прежде чем вмазался в дерево, которое, казалось, стремительно налетело на меня из мрака.

Глава 37

Я окоченел от холода. Мне в спину дул ледяной ветер, и кругом была непроглядная тьма, хоть глаз выколи. Я лежал на чем-то сыром и холодном, все тело у меня разрывалось от боли, а откуда-то из темноты неслись странные тоскливые звуки, похожие на плач.

Я попытался шевельнуться, но от движения боль усилилась, и я больше не двигался — так и

остался лежать в холоде и сырости. Меня не интересовало, кто я и где я нахожусь — не все ли равно. Я слишком устал и слишком страдал от боли, чтобы беспокоиться об этом.

Немного погодя плач и сырость куда-то исчезли, и мое сознание заволокло тьмой, а потом спустя долгий период времени я вновь стал самим собой, вокруг по-прежнему было темно, а холод даже усилился.

Я снова шевельнулся и снова ощутил боль, но я все-таки протянул руку с растопыренными пальцами, пытаясь до чего-то дотянуться, что-то отыскать, схватить. И когда пальцы сомкнулись, я зажал в кулаке что-то знакомое на ощупь, что-то мягкое и бесформенное.

Мох и опавшие листья, подумал я. Я протянул руку, она выхватила из мрака мох и опавшие листья.

Какое-то время я лежал, не двигаясь, проникаясь сознанием того, где я, ибо теперь я понял, что нахожусь в лесу. Заунывный плач был шумом ветра в верхушках деревьев, сырость подо мной — сыростью лесного мха, а запах — запахом осеннего леса.

Если б не холод и боль, подумал я, было бы не так уж плохо. Место здесь приятное. А боль я чувствовал только при движении.

Я начал припоминать машину, которая сошла у поворота с узкой дороги, и то, как она исчезла и оставила меня одного, летящего сквозь мрак.

Я ведь жив, подумал я, и поразился этой мысли, вспомнив дерево, которое тогда увидел — или интуитивно почувствовал его присутствие — и которое, как мне показалось, мчалось на меня из тьмы.

Я разжал пальцы, сжимавшие мох и листья, и потряс кистью, чтобы очистить от них руку. Потом вытянул обе руки и попробовал приподняться. Подтянул под себя ноги. И руки и ноги действовали, значит, обошлось без переломов, но к животу нельзя было притронуться, и острая боль расплескалась в грудной клетке.

Значит, они все-таки просчитались, подумал я, эти Этвуды, кегельные шары или как их там зовут. Я еще был жив, я освободился от них, и, если б мне удалось добраться до телефона, я бы еще успел осуществить свой замысел.

Я попробовал подняться, но не смог. Наконец я заставил себя встать на ноги и с минуту простоял так, захлестываемый волнами боли. Нервы мои не выдержали, колени подогнулись, и я мягко осел на землю, обхватив себя обеими руками, чтобы не выпустить боль, которая рвалась наружу.

Я долго сидел так, и постепенно боль притупилась. Мучительным свинцовым комом она залегла где-то в глубине тела.

Очевидно, я находился на крутом склоне какого-то холма, а дорога, должно быть, проходила выше, надо мной. Я понял, что мне необходимо выбраться на дорогу, потому что, если мне это удастся, появится шанс, что меня там кто-нибудь найдет. Я понятия не имел, какое расстояние отделяет меня от дороги,

как далеко меня зашвырнуло, прежде чем я ударился о дерево, и далеко ли я откатился после падения на землю.

Я должен был добраться до дороги — хоть на четвереньках, хоть ползком, если я не смогу идти. Дорогу я не видел; я вообще ничего не видел. Я существовал в мире абсолютной тьмы. Ни звезд. Ни огонька. Сплошной, беспросветный мрак.

Я встал на четвереньки и пополз вверх по склону. Мне приходилось поминутно останавливаться. Казалось, у меня иссякли все силы. Боль вроде бы мучила меня меньше, но я ослабел до предела.

Я продвигался медленно и с великим трудом. На пути мне попалось дерево, и пришлось ползком огибать его. Я запутался в кустарнике, который принял за заросли куманики, и вынужден был изменить направление и ползти вдоль этих зарослей, пока они не остались в стороне. Потом дорогу мне преградил полусгнивший ствол упавшего дерева, ценой невероятных усилий я перевалился через него и продолжал свой путь наверх.

Мне захотелось узнать, который час, и я провел рукой по запястью, чтобы проверить, сохранились ли часы. Часы были на месте. Я порезал себе разбитым стеклом пальцы. Я поднес их к уху — они не тикали. Впрочем, что толку, если б они и шли, — я ведь все равно их не видел.

Издалека до меня донеслось какое-то бормотание, не похожее на стон ветра в верхушках деревьев. Я замер и прислушался, пытаясь определить, что это за звук. Внезапно он стал громче, и я безошибочно узнал в нем рокот мотора.

Этот звук подстегнул меня, и я как сумасшедший стал судорожно карабкаться вверх по склону, но это отчаянное карабканье в основном состояло из бесполезных телодвижений. Оно немногим ускорило мой подъем.

Звук усилился, и налево от себя я увидел расплывчатое пятно света, отбрасываемого фарами приближавшейся машины. Свет куда-то нырнул и исчез, потом появился снова, теперь уже ближе.

Я закричал — без слов, только чтобы привлечь внимание, — но машина как раз надо мной быстро свернула за поворот, и, судя по тому, что она даже не замедлила хода, меня никто не услышал. На секунду свет и корпус мчащейся машины возникли на вершине холма, заполнив собой горизонт, и она исчезла, а я, оставшись в одиночестве, продолжал ползти вверх по склону.

Я запретил себе думать о чем-либо, кроме подъема. Когда-нибудь на дороге появится другая машина или поедет обратно та, что сейчас проскочила мимо.

Спустя какое-то время — мне оно показалось очень долгим — я наконец добрался до дороги.

Я посидел на обочине, передохнул и осторожно поднялся на ноги. Боль еще не прошла, но мне показалось, что она несколько поутихла. Хоть я и не очень твердо держался на ногах, я все же сумел встать и стоять, не падая.

Длинный же я прошел путь, подумал я. Длинный-предлинный путь с той ночи, когда обнаружил перед своей дверью капкан. Они полагали, что этой ночью игра будет закончена — я ведь должен был погибнуть. Пришельцы, несомненно, собирались меня убить и сейчас наверняка думают, что меня уже нет в живых.