Миры Пола Андерсона. Т. 2. Победить на трех мирах. Тау — ноль. Полет в навсегда
Шрифт:
В течение года, во время которого сила тяжести на борту «Леоноры Кристин» составляла единицу, различия между движением корабля и движением медленно летящих звезд накапливались незаметно. Теперь график круто пошел вверх. Экипаж корабля постоянно замечал, что расстояние до цели сокращается, но не только потому, что корабль приближается к ней, но еще и потому, что для них, относительно них, меняется геометрия пространства. Чем дальше, тем больше чувствовалось, как естественные процессы, происходящие за бортом «Леоноры Кристин», ускоряются.
На глаз, правда, это было еще не так уж заметно. На самом деле, в соответствии с программой полета, средний показатель тау должен был немного превышать 0,015. Но настало мгновение, когда продолжительность минуты на борту «Леоноры Кристин» стала соответствовать шестьдесят одной секунде в галактике,
Первое Рождество, а с ним и другие праздники — Хану ка, Новый год, дни зимнего солнцестояния, которые члены экипажа праздновали все вместе — наступили довольно скоро, в самом начале путешествия, и ознаменовались проведением веселого и красочного карнавала. На следующий год праздники встретили несколько более сдержанно, но все же все палубы были украшены самодельными гирляндами, в мастерских вовсю порхали иголки и ножницы, из камбуза доносились запахи пряностей — каждый старался по-своему порадовать кого-то еще. Гидропонисты, посовещавшись, решили, что, пожалуй, могут пожертвовать свежие лозы и ветки для того, чтобы в спортивном зале было водружено некое подобие елки. Фильмотеку перетрясли до основания и отобрали фильмы, в которых действие происходило зимой — снег, катание на санках и все такое прочее… из динамиков лились мелодии Рождественских гимнов. Шли репетиции мистерии. Шеф-повар Кардуччи продумывал, как лучше организовать банкеты. Общественные помещения и каюты оглашались радостным смехом — ни одного вечера не обходилось без сборища. В соответствии с молчаливым договором никто не вспоминал о том, что с каждой секундой Земля становится еще на триста тысяч километров дальше.
Реймонт шагал по гудящей, словно улей, палубе, где располагались помещения для отдыха. Кое-кто из членов экипажа развешивал по стенам новые самодельные украшения. Конечно, с материалами для рукоделия на корабле было туговато, но умельцы ухитрились смастерить украшения из тога, чтр было под руками, и развешивали цепи, склеенные из алюминиевой фольги, стеклянные шарики, игрушки, сшитые из лоскутков. А другие играли в разные игры, болтали, пили крепкие напитки и угощали остальных, флиртовали, шумели. А из динамика, заглушая болтовню, смех, шум, шелест и треск, лилась мелодия:
Adeste, fideles,
Laete, triumfantes,
Venite, venite ad Bethleem! [16]
И, похоже, она одинаково радовала Ивамото Тетсуо, Гуссейна Садека, Иешу бен-Цви, Мохандаса Чидамбарана, Пхра Такха, Като М’Боту, и Ольгу Собески, и Иоганна Фрайвальда.
Механик, заметив Реймонта, добродушно взревел:
— Guten Tag, meine Liebe Schutzmann! [17] Иди-ка приложись к моей бутылочке! — и, подняв бутылку, приветственно помахал ею. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над их головами к переборке был пришпилен листок бумаги, на котором красовалась надпись: «ОМЕЛА» [18] .
16
«Приблизьтесь, верные,
Ликуйте, Празднующие,
Придите, придите в Вифлеем» (лат.) — строчки Рождественского гимна.
17
Добрый день, мой любимый полицейский! (нем.).
18
В некоторых европейских странах в канун Рождества стены домов украшают ветками омелы.
Реймонт остановился. С Фрайвальдом они были приятели.
— Спасибо, не могу, — поблагодарил он. — Бориса Федорова не видел? Я думал, он тут появится после работы.
— Н-нет, я его не видел. Я тоже думал, он явится — тут у нас, видишь, как весело. А он вроде в последнее время вообще как-то повеселел, вот только почему — в толк не возьму. А на что он тебе сдался?
— По делу.
— По делу… Вечно ты в делах, — проворчал Фрайвальд. — Надо же и отдохнуть когда-то. Что до меня, то я отдыхаю на все сто! — воскликнул Фрайвальд и прижал к себе
— Звонил, конечно. Не отвечает. — Реймонт шагнул прочь, но обернулся и сказал: — Схожу к нему, а потом, может, и вернусь хлебнуть твоего шнапса.
Он пошел дальше по палубе и, когда спускался по лестнице на офицерскую палубу, все еще слышал мелодию и слова: «Iesu, tibi sit gloria» [19] . В коридоре было пусто. Реймонт подошел к двери каюты Федорова и нажал кнопку звонка.
Инженер тут же открыл дверь. На нем была облегающая пижама. На столике красовалась бутылка французского вина, два бокала и блюдо с сандвичами по-датски. Он был явно не на шутку удивлен. Растерянно отступил на шаг внутрь каюты.
19
«Иисусе, слава тебе» (лат.).
— Что… — пробормотал он по-русски. — Ты?
— Можно с тобой поговорить?
— Гм-м-м, — протянул Федоров. — Я жду гостью.
Реймонт усмехнулся:
— Дело понятное. Не волнуйся, я долго не задержусь. Но дело срочное.
Федоров поморщился.
— Такое срочное? Нельзя подождать, когда я заступлю на вахту?
— Видишь ли, поговорить надо с глазу на глаз, — объяснил Реймонт. — И капитан Теландер так считает. Этот момент не был учтен в программе, — продолжал Реймонт, пройдя в каюту мимо Федорова. — По программе мы должны были перейти к режиму большого ускорения седьмого января. Тебе лучше известно, что на подготовительные работы твоим ребятам понадобятся два-три дня, да и всем остальным тоже достанется. Ну, словом, как-то уж получилось, что те, кто составлял программу полета, выпустили из виду, что шестое января — число особое для жителей некоторых западноевропейских стран. Двенадцатая Ночь, Канун праздника Трех Святых Королей — называй как хочешь, но все равно это последние дни в цепи новогодних праздников. В прошлом году про шестое нечаянно позабыли, а вот в этом году я слыхал разговоры о том, что было бы славно встретить праздник как положено — с танцами и чем-то наподобие древних ритуалов. И как было бы здорово, если бы все получилось! Подумай, ведь от настроения людей так много зависит, и было бы просто кощунством отказать экипажу в желании повеселиться. Словом, мы со шкипером хотели бы, чтобы ты подумал о возможности отложить переход к высокому ускорению на несколько дней.
— Ладно, ладно, я подумаю, — торопливо пообещал Федоров и стал теснить Реймонта к распахнутой двери. — Завтра поговорим…
Но он опоздал. На пороге стояла Ингрид Линдгрен. Она была в форме — видимо, спустилась сюда сразу после окончания вахты на капитанском мостике.
— Yud! [20] — вырвалось у нее.
Она застыла на месте.
— О, Линдгрен! — попытался изобразить удивление Федоров. — Какими судьбами?
Реймонт чуть не задохнулся. Лицо его окаменело. Он, как и Линдгрен, стоял не двигаясь, только так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони и костяшки пальцев побелели.
20
Боже! (швед.).
А из динамика полилась мелодия нового Рождественского, гимна.
Линдгрен лихорадочно переводила взгляд с Реймонта на Федорова. Она жутко побледнела. Вдруг она резко выпрямилась, запрокинула голову и сказала:
— Нет, Борис. Не будем лгать.
— Верно, не стоит, — холодно согласился Реймонт.
Федоров развернулся к нему.
— Да! — крикнул он. — Хорошо! Я скажу! Да, мы были вместе несколько раз. Она тебе не жена!
— Я этого и не утверждал, — возразил Реймонт, не сводя глаз с Линдгрен. Но я собирался сделать ей предложение, когда мы доберемся, до цели.
— Карл… — прошептала Линдгрен. — Я люблю тебя.
— Я понимаю, один партнер может прискучить, — словно не расслышав ее признания, продолжал Реймонт ледяным тоном. — Тебе захотелось развлечься. Твое право. Только я думал, ты все-таки выше того, чтобы делать это тайком.
— Оставь ее в покое! — крикнул Федоров и бросился к Реймонту.
Констебль уклонился от удара и выставил руку. Инженер отлетел, в ярости глотая воздух, опустился на край кровати и принялся потирать ушибленную руку.