Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет
Шрифт:
— Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.
— Все мне это твердят, — дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. — Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.
— Ну, я не могу указывать тебе, но…
— Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. — Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. — Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.
— Случалось.
Свобода слегка побледнела.
— A y
— Разве это не то же самое?
— Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?
— А что стряслось?
— Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!
Свобода выжала из себя усмешку.
— Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.
— Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.
— Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…
— Да уж пожалуй, — отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. — Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.
— Верно, — кивнула Свобода, — но… Она умолкла, не договорив.
— Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? — Алият пожала плечами. — Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?
— А почему ты отвергла притязания Ханно? — торопливо спросила Свобода. — Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.
— После того, как он с нами поступил? — Алият ринулась в контратаку. — А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?
— Я знаю, что не должна. — Свобода отвела взгляд. — On se veut…
— Что?
— Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.
— Из-за него.
Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…
— Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку. Мы с Ханно путешествовали инкогнито по Франции. Однажды ночью мы остановились в старой таверне,
— И что же там было? — поинтересовалась Алият. И вновь Свобода посмотрела мимо нее куда-то вдаль. Насмешливые строки сорвались с ее губ как бы сами собой:
On se veut On s'enlace On s'en lasse On s'en veut. [56]He успела Алият ответить, как Свобода кивнула на прощание и заспешила по коридору дальше.
56
Люди хотят друг друга, обнимают друг друга, устают друг от друга, злобятся друг на друга (фр.).
И опять Юкико взялась заново украшать свою комнату. Пока она не кончит, жить в устроенном ею беспорядке просто невозможно, и потому Юкико проводила большую часть свободного времени в комнате Ду Шаня, где и спала. В свое время они вместе переберутся к ней, тогда она возьмется переоформлять его комнату. Она сама это предложила, и Ду Шань согласился, не придав этому особого значения. Живописный пейзаж и тщательно выведенные иероглифы, украшавшие стены раньше, за многие годы стали столь привычными, что глаз почти не замечал их. А впрочем, разве Ду Шань заметил бы их исчезновение, когда б оно ни случилось?
Войдя, она обнаружила, что он сидит на кровати, скрестив ноги, левой рукой придерживая экран для рисования, а в правой зажав световое перо. Нарисовав что-то, он критически вгляделся в экран, внес поправки и снова принялся разглядывать рисунок. Его могучее тело пребывало в покое, на лице не было ни тени волнения.
— Эй, ты чем занят? — спросила Юкико.
— У меня идея, — подняв голову, необычно живо сказал он. — Она еще не совсем прояснилась, но наброски помогают мне думать.
Она зашла к нему за спину и склонилась посмотреть на работу. В отличие от работ Ду Шаня в камне и дереве, его рисунки всегда были очень изящными. На этом был изображен мужчина в традиционной крестьянской одежде, с лопатой в руках. На большом валуне позади него присела на корточки обезьяна, а внизу стоял тигр. На переднем плане струился поток, в котором плавал карп.
— Так ты наконец обратился к живописи? — предположила Юкико.
— Нет-нет, — покачал головой Ду Шань. — Тебе она удается куда лучше, как бы я ни старался. Я просто размышляю о фигурах, которые хочу изваять. — Он поднял глаза на нее. — По-моему, по прибытии на Тритос рисунки нам не очень-то помогут. Вспомни, даже на Земле в разные эпохи и в разных странах люди рисовали одни и те же вещи по-разному. Для аллоийцев наш стиль изображения, заливка и цвет могут показаться совершенно бессмысленными. И фотографии тоже. А вот трехмерная фигура — это тебе не призрак в компьютере, это ощутимая вещь, которую можно повертеть в руках, непременно им что-нибудь скажет.