Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет

Андерсон Пол Уильям

— Давно пора. Я оттягивала решение из противоречивых чувств, из-за неуверенности, какая судьба постигнет мою родню. Ну что ж, все решено без меня и за меня. Я почти благодарна, что освобождена от обязательств.

— Но если ты примешь клятвы и станешь монахиней, ты уже не сможешь вернуться сюда, как бывало.

— Я и не хотела бы возвращаться. Хватит с меня мелочных интриг и бессмысленных развлечений. На небе меньше звезд, чем зевков, что я подавила, и часов, что я провела в тоске, глядя прямо перед собой и ожидая событий — хоть каких-нибудь, каких угодно. — Она мягко коснулась его руки. — Ты тоже был не последней причиной того, что я тянула

время. Но теперь ты, в свой черед, должен покинуть меня. Да и сомнительно, что удастся сохранять сколько-нибудь длительно видимость прежней столичной жизни.

— Ты выбрала более тяжкий путь, чем я полагал посильным для тебя.

— Нет, наверное, не более тяжкий, чем большинство путей в грядущие времена. Мы вступаем в жестокий век. А к странствующей монахине относятся с почтением, и никто ни о чем ее не расспрашивает. В один прекрасный день я, может, даже приду к пониманию, зачем мы живем и отчего обречены на страдания.

— Способен ли я на такое же мужество, как она? — осведомился он у дождя.

Окура опять коснулась его руки.

— Я того и боялась, что моя повесть расстроит тебя. Он по-прежнему смотрел куда-то в непроглядную серебряную даль.

— Возможно, это было необходимо тебе самой. Для меня ничто не изменилось. Покуда я жив, ты останешься для меня Утренней красой. А еще ты помогла мне запомнить, что я, благодарение небесам, смертей. Ты будешь молиться за меня?

— Непременно, — пообещала она.

Они постояли молча, затем вернулись в дом. Там они ворошили прежние дни, вызывали в памяти минуты радости, счастья, наслаждения — минуты, когда безраздельно принадлежали друг другу. Он слегка опьянел. Однако когда настала пора прощаться, расставание прошло церемонно и чинно, как подобает мужчине благородного звания и даме, состоящей при дворе.

Глава 9

ПРИЗРАКИ

Уж не дым ли вернул ее к жизни? Дым горчил в ноздрях, разрывал легкие — вокруг не осталось воздуха, один дым. Она закашлялась. Чудилось, что голова раскололась на черепки и теперь они встают на место с хрустом, трутся друг о друга, как льдины на озере в зимнюю бурю. Еще приступ кашля и еще. И вот сквозь гул в голове и режущую боль она различила потрескивание, нарастающее с каждой минутой.

Глаза сами собой раскрылись. Дым яростно набросился на них, но и сквозь слезы она заметила пламя. Горела вся стена часовни, огонь уже лизал потолок. Она не могла различить ни святых, которые украшали его прежде, ни икон на стенах — не дай Бог, сгорели, — но алтарь пока уцелел. Как только дым чуть приподнимался, она видела над собой его полуосвещенную громаду, и у нее возникло мимолетное дикое опасение, что алтарь вот-вот поднимется, упадет на нее и раздавит или, наоборот, уплывет на облаке дыма навсегда.

Жара нарастала. Она кое-как перевернулась на четвереньки, но приподнять отяжелевшую от боли голову так и не смогла. Однако что-то на самом краю зрения все же заставило ее медленно подползти, привстать и ахнуть, едва она поняла, что, вернее, кого видит.

Сестра Елена. Распростерта на спине и недвижна, недвижнее алтаря. В удивленно распахнутых глазах — огни пожара. Из открытого рта полувывалился сухой язык. На глиняном полу резко белеют обнаженные ноги, монашеская ряса задрана на живот. И поверх белой кожи — яркие пятна крови.

Варвара ощутила, как все внутри сжалось и перевернулось. Тут уж пришлось встать волей-неволей — ее одолела рвота. Приступы повторялись трижды, отдаваясь во всем теле, но, когда они

кончились, оставив кислый вкус на языке и жжение в желудке, сознание, как ни странно, прояснилось. И мелькнула мысль: как расценить эти приступы — как окончательное осквернение святых стен или как Божью милость, искупление за то, что совершили с Еленой?

Ты была моей сестрой во Христе, подумала Варвара. Такая юная, о какая же юная! Хотелось бы мне, чтобы ты не питала ко мне столь явного благоговения. Чтобы мы иногда могли просто побыть вместе, вдвоем, пошептаться и похихикать, прежде чем перейти к молитвам. Ну что ж, ты, видимо, заслужила участь мученицы. Ступай домой, в чертоги небесные…

Слова прокладывали себе путь сквозь боль, оглушительный стук сердца, сквозь головокружение. Трещал огонь, жара становилась невыносимой. Откуда-то сыпались искры, несколько искр попало ей на рукава. Хоть они и угасли, но отсюда надо бежать, если она не хочет изжариться заживо.

Она испытала еще мгновение слабости. Почему бы не умереть здесь, заодно с юной Еленой? Подвести черту под столетиями — когда же, как не сейчас, когда весь мир пришел к концу? Если заставить себя дышать глубоко, агония будет недолгой. А затем — покой, вечный покой…

Сквозь марево дыма и копоти прорвался отчетливый медно-желтый солнечный луч. Она предавалась мыслям о смерти — а тело самовольно ползло к дверям. Изумившись этому, она окончательно пришла в себя и осмотрелась. Вокруг ни единой живой души. Монастырские постройки, большей частью деревянные, объяты пламенем. Она встала на ноги и заковыляла прочь, прочь от них. Но сразу за оградой ею овладела животная настороженность, и она осмотрелась снова, прижавшись к стене.

Монастыри, мужской и женский, располагались по обычаю вдали от города: предполагалось, что в крайнем случае послушники и послушницы найдут укрытие за городскими укреплениями. Только на это не хватило времени. Татары налетели чересчур стремительно и отрезали их от безопасного убежища. А потом взяли монастырь вместе с Богородицей, святыми и ангелами в кольцо и ворвались в его пределы, завывая, как собаки.

Теперь-то Варваре было ясно, что и город не стал бы спасением. Переяславль пал. Возможно, татары овладели им даже раньше, чем дали себе труд побеспокоиться насчет Богородицы. Над городскими стенами в чистое вечернее небо поднимались тучи черного дыма, и кое-где из-под дымных мазков просвечивали языки пламени, оттеняя мрачную картину тревожным алым налетом. Ей смутно вспомнилось, как Господь предстал перед израильтянами в виде дымного столпа днем и огненного столпа в ночи. Однако вряд ли глас Его ревел с такой мощью, как погребальный костер, бывший прежде Переяславлем.

По холмистым полям вокруг поднимались дымы помельче — горели деревни, и кое-где были видны темные пятнышки: кто-то спасался бегством. Сами татары вроде бы держались вблизи города. Там и тут отряды конников скакали прямо по посевам. Пешие воины гнали пленных в главное становище, — правда, пленные были наперечет, но и захватчиков, как приметила Варвара, насчитывалось не так-то много. Не несметные орды, как уверяла молва, а от силы несколько сотен. И никаких железных одежд — на коренастых фигурах кожа да меха, а если где-нибудь и мелькал металлический блик, то скорее от копья, чем от шлема. На одной из повозок было водружено знамя, шест с поперечиной, откуда свисало что-то невнятное, — быть может, бычьи хвосты? А лошадки у них были все как на подбор низкорослые, мохнатые, длинномордые, мышастой окраски.