Миры Пола Андерсона. Том 17
Шрифт:
— А ведь я верю вам — вы на самом деле этого хотите.
— Бес сомнения. И я скажу вам почему: мы, бюрократы-имперцы, имеем агентов и осведомителей, не говоря уже о разнообразной подслушивающей аппаратуре, так что мы не совсем уж слепы и глухи; мы способны оценить события и лежащие в их основе скрытые течения. Нечего было и надеяться скрыть от народа, что Айвар Фредериксен, Наследник, будущий Архонт Илиона, возглавил первое открытое и преднамеренное выступление против властей со времен Мак-Кормака. Теперь на его соратников, убитых, раненых или арестованных, смотрят как на мучеников, а на самого Айвара, тем более что ему удалось скрыться, — как на знамя свободы, как на законного правителя, если хотите, — который
До Десаи, который так и не привык к разреженной атмосфере Энея, звуки доходили как сквозь подушку. Он с трудом расслышал шепот девушки:
— Что могли бы вы сделать… для Айвара?
— Если он — и так, чтобы никакие сомнения в этом были невозможны — по своей собственной воле заявит, что изменил свое мнение, признает, вовсе при этом не заискивая перед Империей, что Эней только выиграет от сотрудничества с властями, — ну тогда, я думаю, возможна не только амнистия для него и его соратников, но и некоторые изменения в сторону большего самоуправления.
К Татьяне вновь вернулась настороженность.
— Если вы рассчитываете, что это послужит наживкой, чтобы выманить его…
— Нет! — нетерпеливо прервал ее Десаи. — Такого рода предложения не делаются во всеуслышание. Сначала требуется конфиденциальная подготовка, иначе все действительно будет выглядеть как подкуп. К тому же, повторяю, я не думаю, что вам известно, где его найти, или что он вскоре свяжется с вами. — Комиссар вздохнул: — Но, может быть… Я ведь уже говорил вам: основная моя цель — выяснить, в свойственной мне неуклюжей и нерешительной манере, что же все-таки движет им. Что движет всеми вами? Существует ли надежда на компромисс? Каков лучший путь для Энея и Империи из всей этой трясины?
Снова Татьяна долго молчала, обдумывая его слова; потом спросила:
— Не хотите ли перекусить?
Бутерброды и кофе пришлись кстати. Сидя в крохотной кухоньке Татьяны — витриловом куполе, опирающемся на спины каменных драконов древней башни, — они могли любоваться несравненным видом на сады, строения, шпили и укрепления университета, и дальше — на Новый Рим, сверкающий Флоун с зеленью по берегам и уходящую к горизонту рыжую шкуру пустыни.
Десаи вдохнул благоухание кофе — позволения закурить он так и не решился попросить — и вернулся к прежней теме.
— Ситуация с Айваром парадоксальна: по вашим словам, он скептик, и тем не менее вот-вот окажется харизматическим правителем глубоко религиозного народа.
— Что? — Десаи уже потерял счет поворотам их разговора, изумлявшим его собеседницу. — Да нет же. Мы, энейцы, никогда не были религиозны. Не забудьте, сама колония на Энее возникла как научная база для изучения Дидоны. — Татьяна откинула волосы со лба и после паузы продолжала: — Ну конечно, верующие всегда были, особенно среди землевладельцев… Пожалуй, это тенденция возникла давно, еще до Снелунда, как реакция на декаданс Империи, хотя тяготы последних лет ее усилили — люди все больше ищут утешения в церкви. — Девушка нахмурила брови. — Только они не находят там того, что ищут. Вот и Айвар тоже… Он рассказывал, что подростком был очень религиозен, а потом понял, что доктрина церкви несовместима с научным знанием, так что вера не может предложить ничего, кроме набора успокоительных слов, а ему совсем не это было нужно.
— Придя сюда, чтобы вы меня просветили, я не должен бы рассказывать вам, что на самом деле представляют собой энейцы, — ответил Десаи. — С другой стороны, у меня такой разнообразный опыт… Ладно, как вы посмотрите на такое объяснение:
Татьяна задумалась.
— Пожалуй, вы правы. Может быть. Я не думаю, правда, что термин «сверхъестественное» здесь применим, разве что только в очень узком смысле. Лучше сказать «духовное». Например, я скорее назвала бы космогнозис философией, а не религией. — Она еле заметно улыбнулась. — Мне положено это знать — я сама поклонница космогнозиса.
— Кажется, я припоминаю… Это учение в последнее время стало ведь очень модным в университетской общине?
— Которая, учтите, включает многих и разных людей. Да, комиссар, вы правы. Это не просто причуда.
— И какова же доктрина?
— На самом деле никакой четкой доктрины нет. Космогнозис не объявляет себя откровением, это просто способ нащупать путь… к пониманию, к единству. Изначально интерес ко всему этому вызвала работа с дидонцами. Вы ведь догадываетесь, почему, не правда ли?
Десаи кивнул. Перед его глазами всплыла виденная им фотография: в рыже-красном дождевом лесу, под вечно затянутым облаками небом стояло существо, которое было триединым. На плоских и широких плечах четвероногой особи, похожей на единорога, восседали покрытый перьями птероид и мохнатый примат с хорошо развитыми руками. Оба они имели длинные хоботки и соединялись ими с большим животным: у них было общее кровообращение, и «единорог» ел за всех троих.
Но триада не была связана навечно; каждый ее член принадлежал к своему собственному независимо размножающемуся виду и многие функции осуществлял сам по себе. Это касалось и мышления. Дидонец — хиш — не был в полном смысле слова разумен, пока все его три части не соединятся. При этом сливались в единое целое не только системы кровообращения: три нервные системы объединялись тоже, и три мозга вместе оказывались чем-то большим, чем сумма трех составляющих, взятых по отдельности.
Насколько большим — не знал никто; не исключалось, что это и невозможно было бы описать ни на одном понятном человеку языке. Соседствующий с Энеем мир был столь же укутан в покров тайны, как и в облачный покров. То, что общины дидонцев оставались технологически отсталыми, ничего не доказывало: по геологическим меркам, Терра была такой же всего мгновение тому назад, а условия жизни там давали гораздо больше возможностей открыть и использовать законы природы. Невообразимые трудности общения с дидонцами — даже после семи столетий усилий люди не продвинулись дальше пиджин-диалекта — тоже не доказывали ничего, кроме трюизма: что разум дидонцев бесконечно далек от человеческого.
Да и как дать определение такому разуму, если он оказывается результатом объединения трех существ, каждое из которых обладает собственной индивидуальностью и воспоминаниями и может оказываться частью самых разных триад? И что такое личность — или даже душа, — если эти бесконечные перестановки делают воспоминания бессмертными, передавая их из поколения в поколение, когда тела, испытавшие то, что стало воспоминанием, уже давно мертвы? Как много разных рас, культур, черт личности может существовать в этом мире перетекающих друг в друга на протяжении столетий бесконечно разнообразных мозаик? Чему люди могут научиться у дидонцев, а они — у людей?