Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1
Шрифт:
Он сказал как, я нажал кодовые кнопки, добавил свой код для оплаты и сразу оказался в нескольких тысячах миль от точки отправления. Жилищем Руфо служил особняк такой же пышный, как у Джоко, но в тысячу раз хитроумнее оборудованный. У меня сложилось впечатление, что у Руфо был самый обширный на Центре штат прислуги — и исключительно женской. Возможно, я ошибался, но вся женская обслуга, все гостьи, все кузины, дочери и т. п. выстроились в качестве комиссии по встрече — поглазеть на соложника императрицы. Руфо прикрикнул на них, они разбежались, и он провел меня в свой кабинет. Какая-то
Курение на Центре не поощрялось: табак тут заменяется разумом. Я взял сигарету.
— «Честерфилд»! Господи, Боже мой!
— Контрабанда, — отозвался он. — Только теперь он уже не тот, что был. Мусор с мостовой и рубленое сено.
Я не курил многие месяцы. Хотя Стар сказала, что о раке и тому подобном я могу забыть навсегда. Я зажег сигарету и… закашлялся, как невианский дракон. Даже в пороках необходимо постоянное упражнение.
— Так какие новости на Риальто? — задал вопрос Руфо и бросил внимательный взгляд на мою шпагу.
— Так, пустяки. — Помешав работе Руфо, мне было как-то неловко говорить о собственных домашних неприятностях.
Руфо сидел, курил и помалкивал. Надо было с чего-то начинать, и американская сигарета напомнила мне об одном инциденте, который тоже внес лепту в мое нынешнее состояние. Примерно неделю назад, на одном званом вечере я встретил человека, лет тридцати пяти по виду, спокойного, вежливого, но с тем видом превосходства, который говорит «ваша ширинка расстегнута, старина, но я слишком хорошо воспитан, чтобы указать вам на это».
И все же я был в восторге от встречи с ним — он говорил по-английски!
Я полагал, что Стар, Руфо и я — единственные люди на Центре, которые знали английский. Мы часто говорили на нем, Стар — ради меня, Руфо — для практики. Он владел диалектом кокни [116] , как уличный торговец фруктами, бостонским — как уроженец Бикон-Хилла, австралийским — как кенгуру. Руфо знал все английские диалекты.
Этот парень говорил на отличном американском.
— Небби — мое имя, — сказал он, пожимая мне руку (в стране, где никто рук не подает). — А ваше — Гордон, я знаю. Рад познакомиться.
116
Пренебрежительное прозвище лондонского обывателя.
— Я тоже, — ответил я. — Это ведь и сюрприз и удовольствие — услышать свой родной язык.
— Это моя профессия, старина. Специалист в области сравнительной культурологии — лингво-историко-политик. Дайте подумать минутку… Глубокий Юг, но родились не там… Скорее в Новой Англии. Явно ощущается влияние Среднего Запада, а возможно, и Калифорнии. Лексикон упрощенный. Выходец из нижнего слоя среднего класса.
Этот лощеный нахал был специалистом высокой марки. Мама и я жили в Бостоне, пока отец был на войне в 1942–1945 годах. Тамошние зимы я не скоро забуду.
Приходилось носить гетры с ноября по апрель.
— Близко к истине, — согласился я. — У меня есть знакомый среди ваших коллег.
— Знаю, кого вы имеете в виду — «Безумного ученого». В высшей степени эксцентричные теории. Но, скажите, как обстояли дела, когда вы уезжали? Особенно, как там насчет Славного Эксперимента, проводимого в США?
— Славного Эксперимента? — Мне надо было подумать. Антиалкогольная кампания кончилась еще до моего рождения. — О, его пришлось пересмотреть.
— Вот как! Пора снова отправляться в экспедицию. И кто же у вас теперь король? Я так и думал, что ваша страна пойдет по этому пути, но не предполагал, что так скоро.
— О, нет, нет! — воскликнул я. — Я говорил об антиалкогольном законе.
— Ах, об этом… Симпатичен, но не очень важен. Я же имел в виду этот забавный принцип правления болтунов. «Демократию». Умилительная бредятина — будто суммирование нулей может дать какое-то иное число. Но на земле вашего племени этот эксперимент поставлен в гигантском масштабе. Он начался еще до вашего рождения, без сомнения. Я-то подумал, что вы скажете, будто даже труп сего явления уже унесен в небытие. — Он улыбнулся. — Значит, еще до сих пор есть и выборы, и все такое прочее?
— В последний раз, когда я там был — да, существовали.
— Поразительно! Фантастично, просто фантастично. Нам надо обязательно встретиться. У меня множество вопросов к вам. Я изучаю вашу страну давно — удивительная патология в уже известных структурах! Пока! Пусть у вас никогда не будет деревянных денег, как говорят ваши соплеменники!
Я рассказал об этом Руфо.
— Руфо, я знаю, что происхожу с варварской планеты, но разве это может служить извинением для его грубости? Но, может быть, это не грубость? Я ведь не знаю, каков здесь идеал хороших манер!
Руфо нахмурился.
— Повсюду проявлением плохих манер считается, когда хулят место рождения кого-то или его племя, или его обычаи. Если кто-то так поступает, он сильно рискует. Если бы ты его убил, наказание тебе бы не грозило. Разве что Ее Мудрость была бы несколько шокирована. Конечно, ежели допустить, что ее можно чем-то шокировать.
— Я не убью его. Не такое уж важное дело.
— Тогда забудь, Небби — просто сноб. Знания его малы, понимания сущности дела — никакого, но он уверен, что Вселенная была бы куда совершеннее, если бы ее делали по его проекту. Проигнорируй.
— Ладно. Это просто… Послушай, Руфо, конечно, моя страна далека от совершенства, но от чужака мне это слышать неприятно.
— Еще бы. Я люблю твою страну, в ней есть «изюминка». Но… Я не чужак и не смотрю на вас сверху вниз. Небби прав.
— Это еще как?
— За исключением того, что он судит слишком поверхностно. Демократия работать не может. Математики, крестьяне, скоты и тому подобные демократией считаются автоматически равными. Но ведь мудрость не суммируется, ее максимум — умнейший человек в каждой из групп.