Миры Роберта Хайнлайна. Книга 20
Шрифт:
Как узнать в конце часа, жива ли кошка? Оказывается, это вероятностная задача. Шредингера устраивает величина статистической вероятности того и другого ответа. В те времена теория вероятности почиталась как наука! А ведь кошка ни жива ни мертва, пока кто-нибудь не откроет ящик. И это совершенно не зависит от всяких там мутных вероятностей!
Джейн Либби пожала плечами, что породило множество удивительно динамичных колебаний частей ее тела!
– Мурр-р…
– А кто-нибудь додумался спросить саму кошку?
– Богохульство! – констатировала Дийти. – Ричард, ваш вопрос «научен» в истинно немецком вкусе! Нельзя
Но во всех случаях Пиксель получил название «шредингеровой кошки», тем более что он умеет проходить сквозь стены.
– Нет, в самом деле? А как он это делает?
– Вообще-то это невозможно, – ответила Джейн Либби, – но он слишком юн и не знает о невозможности. Поэтому и умудряется проходить. Во всяком случае он не высказывал никакой осведомленности. К тому же он так страстно охотился за вами! Дора…
– Что-нибудь нужно, Джей-Элл? – ответил корабль.
– Вы не засекли, как это котенок попал на борт?
– Я засекаю все. Он не утрудил себя общим входом, а прошел прямо через мою шкуру. Мне стало от этого щекотно. Не голоден ли он?
– Возможно.
– Я приготовлю ему что-нибудь. Он достаточно взрослый для твердой пищи?
– Да, но без комков. Лучше детское питание.
– Я мигом!
– Милые леди, – сказал я. – Джейн Либби употребила слова «блистательно ошибались», касающиеся упомянутых немецких физиков. Я надеюсь, вы не включаете в эту рубрику Альберта Эйнштейна?
– Разумеется, включаем, – резко бросила Дийти.
– Удивлен. В моем мире Эйнштейн окружен ореолом.
– А в моем сжигаются его изображения! Альберт Эйнштейн объявил себя «поборником мира» и был в этом нечестен. Когда «забодали его собственного быка», он забыл все «пацифистские принципы» и всем своим влиянием способствовал созданию первой бомбы, убийцы целых городов. Его теоретические работы вовсе не так уж значительны, тем более что большинство из них приводит к ложным выводам. Но он остался в истории из-за позорного клейма политика-пацифиста, переродившегося в убийцу. Я его презираю!
Глава 26
Успех заключается в достижении вершины пищевой цепи.
К тому времени успело появиться детское питание для Пикселя. В блюдечке, которое, как я вначале решил, «вырастил» стол. Но я не мог бы в этом поклясться, скорее, оно просто «возникло». Кормление котенка дало мне передышку на то, чтобы поразмышлять.
Страстное обличение Дийти меня просто потрясло. Те немецкие физики жили и работали в первой половине двадцатого столетия – не так уж давно с точки зрения времени, в котором я раньше существовал, но по-тертиански (а они претендовали на то, чтобы я им верил) все же – давным-давно, «две дюжины веков назад», как сказала Джейн Либби.
Так почему эта легкомысленная молодая леди, доктор Дийти, настолько эмоционально говорила о давно умерших немецких мудрецах? Я лично знаю лишь одно событие, произошедшее в моем мире две с лишним тысячи лет назад, которое до сих пор люди воспринимают с волнением… да и то едва ли в самом деле имело место!
И я начал составлять мысленный список вещей, которые не укладывались в моей голове: утверждение о возрасте Лазаруса: длинный перечень «смертельных недугов», которыми я якобы переболел; полдюжины
(Смотри, Ричард, как бы тебе снова не свихнуться! Так сколько надо вкусить «Леты», чтобы мозги стали по-настоящему протухшими?)
– Дийти, мне кажется, вы слишком круто отозвались о докторе Эйнштейне!
– У меня есть на то основания!
– Но он ведь жил так давно. Две дюжины веков назад, как выразилась Джейн Либби?
– Это «давно» для нее, но не для меня!
Тут подал голос доктор Бэрроуз:
– Полковник Кэмпбелл, я понял, что вы считаете нас всех коренными тертианами! Вы не правы. Мы такие же эмигранты из двадцатого века, как и вы. Под словом «мы» я подразумеваю себя, Хильду, Зебадию и мою дочь Дийти.
(Но не мою дочь Джейн Либби. Она, Джей-Элл, родилась уже здесь.) – Ты снова о доме, папа? – покачала головой Дийти.
– Он только чуть-чуть, – заметила Джейн Либби.
– Да нет, он уже «коснулся порога». Мы же не можем ему это запретить?
– И не имеет смысла. Если папа «пошел», его не удержишь.
Я ничего не понял из этого диалога, но у меня самого сложилось убеждение, что все тертиане определенно чокнутые (по айовским меркам!).
– Доктор Бэрроуз, но я сам ведь не из двадцатого века, я родился в 2133 году.
– Отсюда это кажется достаточно близким. Мы, видимо, принадлежим к разным временным каналам, к «расходящимся» вселенным. Но и я и вы говорим с одним и тем же акцентом, на том же диалекте английского, с тем же словарным запасом. И точка разветвления, начиная от которой наши миры пошли по разным линиям, лежит не в таком уж далеком прошлом для нас обоих.
Кто у вас первым достиг Луны и когда?
– Нэйл Армстронг, 1969 год.
– О, тот мир! У вас были там свои неприятности. Но у нас они тоже были. Для нас первая высадка на Луне состоялась в 1952 году. Корабль ХМААФС «Розовый коала» вел Бэллокс О'Мэйли. – Доктор Бэрроуз посмотрел в потолок, потом оглядел стол. – Лазарус! Вас что-то тревожит? Блохи?
Крапивница?
– Если вы со своими дочерьми не желаете работать, то поищите другое место для болтовни. Можете выйти вот в ту дверь. Рассказчики и историки не очень способны охотиться за кроликами. Полковник Кэмпбелл, я полагаю, вам тоже удобнее было бы кормить котенка не здесь. Я имею в виду освежитель, примыкающий к моим апартаментам.
Дийти резко отреагировала:
– Ох, отстали бы вы от нас, Лазарус! Вы несносный сварливый старик.
Ведь математика, поглощенного работой, ничем не проймешь. Поглядите на Либби – вы можете сейчас разорвать над ее головой хлопушку, она даже бровью не поведет! – Дийти перевела дух. – Вуди-бой, вы нуждаетесь в срочном повторном омоложении, иначе станете совсем мерзким старым хрычом.