Миры Роджера Желязны. Том 13
Шрифт:
Блеск волос…
— Верно, — кивнул я. — Куда он направляется — совершенно непонятно.
— Как твое плечо?
— Нормально. А как ты?
Дочь Лира…
— Хорошо. Кстати, тебе полагается приличная премия.
В твоих глазах погибель!
— Какие пустяки!
Позже вечером разразилась подобающая случаю гроза. (Я предпочитаю говорить «разразилась», а не «началась». Это слово создает более точный образ тропических
Сухо, а ровно через секунду — сплошная вода. Удар молотка, и небо покрывается миллионом ослепительных трещин. И это слышно — как оно разлетается вдребезги.
— Все внизу? — вопросили у суетящейся команды громкоговорители.
А где был я? А кто же это, по-вашему, громко говорил?
Когда по палубе начала разгуливать вода, все незакрепленное улетело за борт, но людей к тому времени на ней уже не было. Первым ушел вниз Вагон, а затем — кабины больших пассажирских лифтов.
При первых же — хорошо мне знакомых — признаках начинающегося светопреставления я заорал во всю глотку и бросился к ближайшей Ладье. Там я врубил динамики, а затем прочитал палубной команде коротенькую, секунд на тридцать, лекцию.
Майк мне сообщил по радио, что ничего серьезного не случилось, так, мелкие царапины. Я же на время шторма оказался в одиночной камере. Из Ладьи никуда не попасть, эти штуки слишком далеко отстоят от корпуса, чтобы в них был люк вниз, не говоря уж о том, что под каждой из них смонтирован тот самый «совок».
Так что отцепил я баллоны, висевшие на мне последние несколько часов, скрестил ласты на столе и откинулся в кресле, созерцая ураган. Сверху стояла такая же непроглядная тьма, как и внизу, а мы, посередке, слегка освещены по причине огромной блестящей поверхности плота. Дождь не капал, а сплошной стеной падал вниз.
Надежные Ладьи уже неоднократно выносили подобное ненастье, плохо лишь, что из-за крайнего своего расположения они проходили наибольшие дуги, когда Стадион, будто качалка излишне нервной бабули, прыгал по волнам. Ремнями из снаряжения я привязался к прикрученному к полу креслу, а потом благодарственными молитвами скостил несколько лет чистилища душе, забывшей в столе сигареты.
Я смотрел, как вода превращается в вигвамы, горы, руки и деревья, пока не начал видеть лица и людей. Тогда я позвонил Майку.
— Что ты там поделываешь, внизу?
— Размышляю, что ты поделываешь там, наверху, — ответил он. — На что это похоже?
— Ты ведь со Среднего Запада, верно?
— Да.
— Бывают у вас там сильные грозы?
— Местами.
— Вспомни худшую, в которую ты попадал. Есть у тебя под рукой логарифмическая линейка?
— Прямо здесь.
— Тогда поставь под грозой единицу, представь себе, что за ней следует пара нулей, и перемножь.
—
— Тогда оставайся с исходным сомножителем.
— Так что же ты там делаешь?
— Я привязался к креслу и смотрю, как по полу катаются разные вещи.
Я снова посмотрел вверх и наружу и заметил в лесу темную тень.
— Ты молишься или ругаешься?
— А черт его знает! Если бы это был Вагон — если бы только это был Вагон!
— Он там?
Я кивнул, забыв, что Майк меня не видит.
Огромный, каким я его и помнил. Он лишь на несколько секунд высунулся над поверхностью — хотел, наверное, осмотреться. Нет на земле подобного ему: он сотворен бесстрашным [4] . Я выронил сигарету. Все, как и раньше. Паралич и нерожденный крик.
— Карл, ты там жив?
Он снова на меня посмотрел. А может, мне показалось. Может, это безмозглое чудище полтысячи лет поджидало случая поломать жизнь представителю самой развитой…
4
Книга Иова, гл. 41, ст. 25.
— Ты в порядке?
Или, возможно, она уже была сломана задолго до того, и встреча эта — лишь стычка зверей, сильный отпихивает слабого, тело против души…
— Карл, ты что там, ошалел? Скажи что-нибудь!
Он снова всплыл, на этот раз ближе. Вы когда-нибудь видели столб смерча? Он кажется живым, двигаясь в темноте. Ничто не имеет право быть таким большим, таким сильным и двигаться. От этого голова кругом идет.
— Пожалуйста, ответь мне.
Он ушел и больше в тот день не приходил. Я наконец выдавил из себя что-то для Майка, какую-то шуточку, но теперь мне приходилось держать сигарету в правой руке.
Следующие семьдесят или восемьдесят тысяч волн прокатились мимо нас с монотонным однообразием. Пять дней, во время которых все это происходило, тоже не сильно различались. Однако утром тринадцатого дня удача, казалось, улыбнулась нам. Колокола громкого боя вдребезги разбили нашу вымоченную в кофе летаргию, мы бросились из камбуза, так и не дослушав лучший анекдот Майка.
— Сзади по курсу! — крикнул кто-то. — Пятьсот метров!
Я прицепил баллоны и начал застегивать ремни. Мое барахло всегда валяется где-нибудь рядом.
Я прошлепал по палубе, обматываясь сдутым дергунчиком.
— Пятьсот метров, глубина сорок метров! — прогремело из динамика.
Выдвинулись телескопические вышки, и Вагон поднялся во весь рост, с миледи за пультом управления. Он прогрохотал мимо меня и встал на якорь у передней кромки Стадиона. Поднялась, а затем вытянулась единственная его рука.
В тот самый момент, когда я поравнялся с Вагоном, динамики сообщили:
— Четыреста восемьдесят, двадцать!
— Первая готовность!