Миры Роджера Желязны. Том 14. Рассказы
Шрифт:
Ему не требовалось работать для АТТ, но он извлекал из этого массу удовольствия. В его распоряжении было сложнейшее уникальное оборудование, чтобы исследовать область, особенно его интересовавшую, — Время и его убывание.
Он знал о природе Времени больше, чем кто-либо когда-либо живший на Земле.
Можно было сказать, что Карл Мейнос — это Хронос, Сатурн, сам Отец Время, ибо даже его внешность была такой; длинная темная борода и гибкая, похожая на косу трость. Он знал Время так, как не знал до него ни один человек, и обладал силой, волей и любовью, чтобы заставить его служить себе.
Как?
А дом? Он сам его спланировал. Добился, чтобы строительство
Что же особенного было в этом доме?
В нем была комната, такая комната, подобных какой не существовало нигде и никогда.
В этой комнате Время пренебрегало законами Альберта Эйнштейна и подчинялось законам Карла Мейноса.
В чем заключались эти законы, и чем была эта комната?
Если отвечать в обратном порядке, то комната была спальней его возлюбленной Лоры, страдавшей лорамейносизмом — поражением центральной нервной системы, названным её именем. Болезнь была чудовищно разрушительной: четыре месяца спустя после установления диагноза её ожидал паралич. Через пять месяцев она ослепнет и лишится речи, а через шесть месяцев или самое позднее через год — умрет. И она жила в спальне, куда не было доступа Времени. Она оставалась живой там, пока он работал и боролся за нее. Возможно, это было потому, что каждый год снаружи был равен неделе внутри. Так устроил Карл, и работа оборудования обходилась ему в восемьдесят пять тысяч долларов в неделю. Но она останется жить и вылечится, во что бы это ему ни обошлось, хотя его борода изменялась с каждой неделей, которую проживала она. Он нанял специалистов, создал фонд для поисков средства от её болезни, и каждый день он чуточку старел. Хотя она была моложе его на десять лет, разрыв в их возрасте быстро увеличивался. И все же он работал, чтобы затормозить её комнату ещё больше.
— Мистер Мейнос, ваш счет теперь достигает двухсот тысяч долларов в неделю.
— Я буду платить, — ответил он представителю энергетической компании. Год теперь равнялся в. спальне только трем дням,
И он приходил туда и разговаривал с ней.
— Сегодня девятое июня, — сказал он. — Утром, когда я уйду, наступит Рождество. Как ты себя чувствуешь?
— Немножко трудно дышать, — ответила она, — А что говорят доктора?
— Пока ничего, — сказал он. — Они работают над твоей проблемой, но пока решение ещё не намечается.
— Я так и думала. Наверное, его никогда не найдут.
— К чему такой фатализм, любимая? У всякой проблемы есть решение, а времени предостаточно — столько, сколько понадобится…
— Ты принес мне газету?
— Конечно, Так ты не отстанешь от времени. В Африке была коротенькая война, и на сцене появился новый кандидат в президенты.
— Пожалуйста, люби меня!
— Я люблю тебя,
— Нет. Это я знаю. Займись со мной любовью. Они улыбнулись на то, как она избегала определенных слов, а потом он разделся и занялся с ней любовью. А после наступила минута истины, и он сказал:
— Лора, я должен объяснить тебе положение вещей. Мы пока ничего не достигли, но над твоей проблемой работают лучшие невропатологи и нейрохирурги мира. С тех пор как я запер тебя… как ты поселилась тут, был ещё случай, и больной уже умер. Но они многое узнали благодаря ему и продолжают узнавать все больше. Я принес тебе новое лекарство.
— Рождество мы проведем вместе? — спросила она.
— Если хочешь.
— Значит, проведем.
Он пришел к ней в сочельник, они украсили елку и развернули подарки.
— Ну и поганое же Рождество без снега, — сказала она.
— Такие выражения в устах
Однако он принес ей снег, и рождественское полено, и свою любовь.
— Я ужасна, — сказала она. — Иногда я самой себе невыносима. Ты делаешь все, что в твоих силах, но ничего не получается, и я терзаю тебя. Прости.
Роста в ней было пять футов семь дюймов, черные волосы. Черные? Абсолютно черные, до синевы, и розовые губы, совсем особенные — два прохладных коралла. Глаза напоминали безоблачные сумерки, когда угасающий день начинает голубеть. Руки у неё дрожали при каждом жесте, но жестикулировала она редко.
— Лора, — сказал он ей, — они работают, пока мы сидим тут. Ответ излечение — придет со временем.
— Я знаю.
— Но ты думаешь, хватит ли времени. Его достаточно. Ты буквально застыла в неподвижности, пока снаружи все мчится вперед. Не тревожься, будь спокойна, Я верну тебя в мир.
— Знаю, — сказала она, — Просто иногда я… я отчаиваюсь.
— Не надо!
— Это от меня не зависит.
— О Времени я знаю больше, чем кто-либо… Оно есть у тебя, оно на твоей стороне. — Он взмахнул тростью, как саблей, обезглавливая розы, которые росли у стены. — Мы можем потратить столетие, — сказал он торопливо, словно избегая потерять лишний миг, — и с тобой ничего не случится. Мы можем спокойно дожидаться ответа, который обязательно получим. Если я уеду на несколько месяцев, для тебя и дня не пройдет. Не тревожься! Тебя вылечат, и мы опять будем вместе, и дни станут ещё более солнечными… Ради Бога, не тревожься! Ты же помнишь, что они объясняли тебе о психосоматической конверсии!
— Да. Я должна избегать чего-либо подобного.
— Вот и избегай. Я могу ещё многое проделать со Временем, ну, например, полностью его заморозить. С тобой все будет хорошо, верь мне!
— Конечно, — сказала она, поднимая бокал. — Счастливого Рождества.
— Счастливого Рождества.
Но даже если человек неимоверно богат, пренебрежение умножением этого богатства, маниакальная одержимость в достижении единственной цели и постоянные огромные расходы неизбежно приводят к тому, что впереди начинает маячить конец. И пусть он маячит где-то вдали, пусть остается ещё много лет, которые можно использовать, тем не менее всем окружающим было уже ясно, что Карл Мейнос посвятил себя борьбе, которая приведет его к гибели. По меньшей мере финансовой. Для них же хуже такой гибели ничего быть не могло, Ибо они не жили в мыслях Мейноса и не подозревали, что есть другая, куда более губительная гибель.
Он пришел к ней в начале лета и принес записи любовных дуэтов де ла Крус и Идальго Бретона. Они сидели рядом, держась за руки, и весь июль и август слушали голоса других влюбленных. Он ощутил её тоску, только когда август был на исходе и запись кончилась, пение сменилось тишиной.
— Что? — спросил он нежно.
— Ничего. Совсем ничего.
— Так скажи мне.
И тогда она заговорила об одиночестве. И затем осудила себя — за неблагодарность, за нетактичность, за недостаток терпения. Он ласково её поцеловал и обещал что-нибудь придумать,
Когда он вышел из комнаты, в этом уголке мира веяло сентябрьской зябкостью. Но он начал изыскивать способ смягчить её одиночество. Он подумал было о том, чтобы самому остаться с ней и вести эксперименты в комнате без Времени. Но это было неосуществимо по многим причинам — главным образом связанным со Временем. Да и для проведения экспериментов ему требовалось большое пространство, а пристроить к комнате дополнительные помещения было невозможно. Он отдавал себе отчет, что у него на это просто не хватит средств.