Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
Шрифт:
— Как же ему не мылиться, Молчун, если он мыльный? Так и называется — мыльный мох. Всегда у речек растет. У вас в летающих деревнях никаких речек нет, вот ты про мох ничего и не знаешь… И как вы в летающих деревнях моетесь?
А я и сказать не мог, что в вертолетах мы не моемся, а делаем это дома, в ванной. Не помнил я ни про вертолеты, ни про ванные. Теперь вспомнил, а толку? Некому объяснять и незачем.
Посидел на берегу, вспоминая, как мы тут весело плескались с Навой… Эх! Неужто все и навсегда? Ну и какая разница: мужчины, женщины, гиноиды, андроиды?.. Неужели без секса не может быть человеческих отношений? Ведь сама же эта беременная садистка призывала: «Хоть один раз попробуй
Я никогда и никого в жизни так не любил, как Настёну и Наву. И при чем здесь секс? Что-то вы в этом вопросе сильно напутали, нелюбезные Хозяюшки… И сценарий тут ни при чем — достаточно посмотреть, что вы с лесом творите.
Одежда во влажном лесу всегда плохо сохла, но вода с нее стекла, и я натянул на себя сырые штаны и рубаху. Обратил внимание на прореху на месте, которое в приличном обществе не демонстрируют. Отодрал эластичный тонюсенький побег лианы и, проделав шипом с дерева дырки, пришил отодранный клок на место. Не слишком аккуратно, но пальцем никто показывать не станет.
Пора идти… Я обратил внимание на то, что думаю одновременно (или поочередно?) на двух языках: на родном, человеческом, и на языке Флоры. А ведь ему, вспомнил я, Евсей обучал меня еще при подготовке к съемкам. Почему же я сразу не смог его вспомнить? Не иначе как ударом из головы все вышибло. Пока потом обратно в черепок оседало, время прошло. Ну, ничего страшного: на двух так на двух — я к дубляжу уже привык, сначала диктовал, что мне надо сказать, потом это слушал. Хорошо еще, что не понимал происходящего, а только изредка удивлялся… А если сценарий втюрить и втемяшить во все головы?.. Вот тебе и будет суперновое кино… Ох, Евсей, ты лучше влево не сей и вправо не сей… Плохое у тебя зерно.
Ноги сами знали, куда идти отсюда. Тропинка, конечно, заросла, но трава на ней отличалась от остальной и возрастом, и ростом, и цветом. Ее я и принялся попирать ногами. Планида такая у нее. Очень быстро сырая одежда распушилась налипшими семенами и пыльцой с травы и цветов лесных. Ничего, в ручье за домом смою. «У-ух!.. — прошибло меня. — Как же я в дом-то пустой войду, где Навы нет? Может, на улице устроиться?..»
Примерно через полчаса пути до меня донеслось какое-то жужжание, будто пчелы над дуплом или мухи над прокисшей кашей: «Ж-ж-ж ж… З-з-з-з… У-у-у-у…» Я замедлил шаги. Тропинка сделала еще несколько поворотов между ямами в земле и колючими зарослями и выползла на хорошо, но явно недавно утоптанную поляну.
Я остановился, будто на стенку наткнулся: траву вытоптало практически все население нашей деревни, собравшееся у наших с Навой «одежных деревьев». Они-то и гудели, не обращая на меня никакого внимания. Их головы были задраны на высокую толстую ветку, на которой болтались в подвешенном состоянии два человека — мужчина и женщина. Мужчина во фрачной паре на белоснежной рубашке и женщина в пышном подвенечном платье, похожем на опущенный вниз бело-розовыми лепестками громадный цветок лотоса. Я помотал головой, пытаясь отогнать полное ощущение видения висельников: они свисали из створок бутонов, создававших удивительную иллюзию человеческих голов. Еще и ветер их слегка раскачивал… Зрелище было сногсшибательное. Даже для меня, который все это задумал. А что говорить о деревенских, которые такого в жизни не видели и представить не могли? Они и не отрывали исполненных
Отчетливо слышалась только знаменитая кулаковская «шерсть на носу», звучавшая уже почти патетически:
— Ну, это ж, шерсть на носу, такое мог придумать только Молчун, леший его задери!.. Такого придумать никто в деревне не мог, потому что никому в деревне такое и в голову не придет, и на Выселках не придет, и даже в чудаковой деревне не придет, потому что они чудаки-чудаки, уж не знаю на каком месте у чудаков шерсть, но не настолько же они чудаки!..
— Нельзя! — визгливо вторил ему Старец. — Потому что невозможно, вредно и не нужно!.. Это ж кто придумал людей по веткам развешивать? Такого даже воры себе не позволяют, а уж они самые бескорневые и бессемянные пустельги в лесу. Палкой по голове — это еще куда ни шло, потому что и обратно может вернуться, а подвешивать людей головами на деревьях — этому ни в каких городах научить не могут. Вот вернется Молчун из Города и поймет, что такое нельзя делать, ему там объяснят, что такое «нельзя»!..
Я стоял и слушал. Горько мне было стоять и слушать, хотя я почти ничего не слышал. Горько мне было от собственных мыслей. Но я все же заметил странное разделение ролей: обычно гораздо более болтливые, чем мужики, женщины сейчас стояли, молча взирая на невиданную одежду, которую вырастило дерево. Мне показалось, что они поняли дух этой одежды, который я в нее вкладывал. Или просто сильно перепугались?
— Молчун вернулся! — громко сказал я у них за спинами и вышел из высокой травы.
Они все так одновременно и мгновенно повернулись ко мне, что напомнили мертвяков, выворачивающихся наизнанку.
Теперь замолчали и мужики, челюсти отвисли. Отличная немая сцена… Леший, ау!.. Нет Лешего, фиг ему! Теперь мы сами будем снимать и смотреть свое кино.
— А Нава? — вздохнул Колченог. — Мертвяки?..
— Нет, не мертвяки, — отрицательно покрутил я головой. — С мертвяками у меня теперь разговор короткий…
— Воры отобрали? — кивнул Кулак с некоторым чуть заметным торжеством в голосе — мол, не только у него жену воры отобрали, а вот и у Молчуна. — Войной надо на них пойти, шерсть на носу, чтобы они наших жен не воровали! Давай прямо сейчас все соберемся и пойдем, против всех они не устоят. Мы им покажем, как наших жен воровать! Мы им шерсть-то с носа на задницу передвинем!
— Нет, — сказал я. — Не воры, воров я побил, а потом мы убежали от них.
— Неужто гиппоцет съел или крокодил? — трагическим голосом предположил Староста.
Легкий вздох ужаса пронесся по толпе от этого предположения.
— Крокодила не встретили, а гиппоцетов двух видели, им не до нас было, — сообщил я. — Маму мы Навину встретили, она и увела ее.
— Да как же это можно — от живого мужа жену уводить?! — проскрипел Старец. — Нельзя это! Даже матери нельзя! Потому что вредно. Если все матери начнут от мужей жен уводить, что же это такое будет? Надо всем матерям укорот дать, чтобы неповадно было! Это непорядок, а непорядок вреден, нельзя его допускать…
— Постой! — опомнился Колченог. — Какая такая мама, когда ее маму мертвяки утащили?! Про это все знают. И мне она про это все уши прожужжала, когда мы с ней по лесу дочку мою искали. Только не хотел я ее на дочку обменять, я на ее глаза молодые надеялся, что они все углядят и следы дочкины заметят.
— Какие следы? — проворчал Кулак. — Они ведь ее на плечи взвалили и унесли. А меня связали, чтобы за ними не увязался. Я, когда освободился, пошел за ними, но они в речку вошли, и там следы кончились. Я и вверх бегал, и вниз по обоим берегам — никаких следов.