Мирянин

Дымовская Алла

Такова уж природа гомо сапиенс – жить под лакировкой. И на низшем, физиологическом уровне: сверху чаще всего красивая оболочка или, по крайней мере, не устрашающая глаз, а под ней чего только не скрыто! Разъятое на детали тело выглядит отвратительно, даже врачи не сразу привыкают. И во всем остальном то же самое. Снаружи – благопристойность, внутри – подлинное и малопривлекательное «Я». Каждый знает в себе моральный закон и каждый точно так же считает, что соблюдать его обязан кто-то другой. В сущности, только три вещи могут удержать людей в рамках дозволенного: дружба, любовь и сильная воля. Но вот последняя всегда обоюдоострое оружие и самое страшное. Она может служить

долгу, а может обратиться и против него. По одной собственной прихоти. И наиболее выдающийся пример в этом случае полного поражения «должно» перед «хочу» – библейский Люцифер, князь тьмы. Когда волеизъявление в единую секунду обратилось в гордыню и мир раскололся надвое. Святым жить в нем проще, ибо святые опираются на Господа и его истину. А отринутый от божественных благ надеется только на себя. Это своего рода падение и возвышение одновременно, когда индивид становится вдруг больше себя самого. И свободная воля здесь передается как бы в личное пользование, потому что уже не совпадает с благой и высшей волей. Но это касается только тех, чья внутренняя сила возникших желаний превышает нормальный уровень и может преодолеть инерцию и страхи общечеловеческого бытия. Все остальные просто плывут по течению обстоятельств. То есть совершают абсолютно мотивированные поступки. Бьют – беги, дают – бери. Убивают из корысти, предают от страха, воруют из нужды, развратничают от пресыщения. Посылка, а за ней логическое следствие. Если бы все было не так, то и дедукция с большей частью криминалистики оказались предметами вовсе бесполезными. Самая безнадежная вещь на свете – ничем не мотивированное извне преступление. Поэтому, я думаю, так плохо поддаются расследованию дела, связанные с маниакальными правонарушениями. Потому что здесь дедукции нужно отталкиваться от темного и изначального у человека внутри, а не от того, что побудило его снаружи.

Итак, после завтрака я определил себе позвонить Фиделю. Но до этого предпринял на удачу еще кое-какие шаги. Как говаривал Ульянов-Ленин, давайте ввяжемся, а там посмотрим. Если не знаешь, что делать дальше, делай хоть что-нибудь, создавай искусственно причину, а уж следствие к ней непременно сыщется. Созрела у меня в голове и затейливая идея. И за столом, когда уже пили чай с джемом и булочками, я сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, а к общему сведению:

– Сегодня встречаюсь с инспектором, – обыденно так сказал, как о повседневной вещи, – надо потолковать с глазу на глаз. – И нарочно украдкой посмотрел на Вику, чтобы успокоить: ее интересы я строго намерен охранять.

– Доносить пойдешь! – первой откликнулась Крапивницкая и уронила хлебный нож.

– Леся, как не стыдно, – упрекнул ее Ливадин, но очень уж вяло у него получилось.

– Мог бы и нам сказать, небось святости бы не поубавилось, – съехидничал Юрася.

– Мог бы, – ответил я и посмотрел. На Юрасика сурово, на Тошку грустно. – Однако тогда бы вышло, что слушать меня станет не только друг, но и…

Слово «враг» я произнести не успел, за столом разгорелись страсти. В основном по мою душу. Но я стерпел. А когда круги на воде улеглись, сказал:

– Хотите – верьте, хотите – нет, и вообще, как хотите. А у меня есть совершенно достоверные сведения о том, что убийца Ники сидит среди нас точно так же тихо и мирно, как он сидел рядом с Никой, прежде чем проломил ему череп. И я знаю про него еще одну подробность, которую и хочу передать инспектору.

Все смотрели теперь исключительно на меня, как совет присяжных на председательствующего судью, и ждали. Я выдержал паузу еще чуть-чуть, больше от озорства:

– Этот человек, как и наш покойный Ника, курил в ту

ночь сигарету. Они оба курили рядом. Вот и считайте. – Я умышленно выдал факт, который Вика пропустила мимо внимания, а я отметил и запомнил из ее слов. Она видела сверху два огонька.

Девушка Вика робко улыбнулась мне. Еще бы, она теперь получается как бы косвенный и тайный пособник следствию, к тому же некурящий и в любом случае вне подозрений. И Юрасик, ее подопечный, тоже был доволен. Талдыкин принципиально никогда не прикасался к никотиновой отраве и выбывал из числа подозреваемых. Хотя, если вспомнить, в каком состоянии мы транспортировали Юрасю до кровати в тот злосчастный вечер, то и без отсутствия вредной привычки с Талдыкиным все было ясно. Чтобы пробоваться на роль коварного злодея, надо хотя бы как минимум самостоятельно стоять на ногах. Но, как я уже сказал, я не доверял даже пьяным, да и Фидель, пожалуй, тоже.

А над столом повисло то, что лирики называют безмолвием космоса. Олеська, нервно забегав глазками, смотрела по очереди то на Ливадина, то на Наташу. Антон тягостным взором сверлил Крапивницкую. Наташа уставилась на меня. Круг курильщиков и подозреваемых.

– Ребята, не забывайте, я – один из вас, – нарушил я тишину и поднял со скатерти свою полупустую пачку «Мальборо».

Но меня принимать всерьез отказались. Только Наташа, потому что была обращена ко мне взглядом, вдруг замотала головой, будто отгоняла привидение.

– Ты это, Алексей Львович, ты скажи инспектору про меня, – вдруг радостно и льстиво хохотнул Юрася. (Вот и для него я стал, наконец, Алексеем Львовичем.)

Но я решил призвать Талдыкина к порядку, чтоб не расслаблялся. Уж очень противно он дрожал за собственную шкуру. А бедный Ника мертв.

– Я скажу. Но имей в виду: сигареты могли быть только маскировкой. Если убийца дальновиден и хитер.

– Не курящий я, – скатился тут же в жалобную тональность Юрасик. – У меня аллергия на табак, задыхаться начинаю. Могу и у врача подтвердить, если понадобится.

– А курить и не обязательно было! – зашипела на него Олеська. – Можно сигарету зажечь и так сидеть! Или у тебя на зажигалки тоже аллергия?

– Ишь, с больной головы на здоровую! Сама маху дала, а сама… – Юрасик торжествующе оглядел присутствующих, будто вдруг открыл Америку. – Она своего мужика и грохнула! Стал бы Никитка у водички романтику с парнями разводить, чай, он не пидор. С бабой он сидел, вот что!

– Я в номере спала! – завизжала Олеська, и хорошо, что Талдыкин далеко был от нее за столом. Вцепилась бы в морду, не иначе. – Я много выпила!

– Ага, нахрюкалась, как свинья! А то – «много выпила»! – заржал Юрасик в ответ. – Это я спал, бревно бревном. А вот он, он… – тут Юрасик толстым, коротким пальцем указал на Ливадина, – он ни в одном глазу мух не гонял. Как стеклышко был, хоть и стрескал полбутылки.

– У меня давление подскочило, – пока еще спокойно ответил Тоша. – И вообще, излишества не по моей части… Мне с Никой не было что делить, – немного подумав, добавил Ливадин, то ли в оправдание, то ли чтобы просто отстали от него с глупостями.

– Как же, не было! – опять злоядно хохотнул Юрасик. И уже успел посмотреть на Наташу, и уже чуть было не произнес ее имя вслух. Но внезапно затормозил, ему в голову пришло одно симпатичное соображение, и оно отразилось на пухлом от пьянства лице Юраси. Ведь Наташа тоже, выпив, бралась за сигареты, а свое виски с колой редко когда пила сверх меры, точнее, никогда. В ту ночь тоже.

Видимо, такое соображение пришло на ум не одному Юрасе. Мимо меня просвистело нечто тяжелое (оказалось после, что гранитная пепельница) и упал стул.