Мишень для Слепого
Шрифт:
Потапчук прекрасно понимал, что для экономических диверсий денег должны были напечатать много, очень много, сотни миллионов. Но какова судьба тех денег, он не знал, доступа к информации не было.
«Но кто-то же должен знать все или очень многое о миллионах фальшивых долларов, изготовленных Советским Союзом? Но кто? Кто может знать, почему и откуда сейчас всплыла эта банкнота? Да еще совершенно новенькая с виду, не побывавшая в обороте…»
Поэтому Потапчук и занервничал, попросил своего помощника принести крепкого кофе, закурил сигарету, первую за день. Он глубоко
Помощник принес бумаги на подпись, и это отвлекло генерала от его мыслей. Надо было разбираться с документами, а это требовало внимания.
Поздним сырым вечером, когда на даче уже зажгли в комнатах свет и жарко пылала печка, Иннокентий Васильевич Михалев украдкой посмотрел на часы. До прихода электрички оставалось минут пятьдесят. Его дочь, Анна Иннокентьевна Боброва, сидела на диване, возилась с разноцветными толстыми шерстяными нитками, сматывая их в клубки и складывая в большую корзину.
– Ну что, Анна, я пошел, – сказал Иннокентий Васильевич.
– Сидел бы ты дома! Куда идти – дождь же на улице, ветер. Еще простынешь, потом с тобой возни… Вези тебя в Москву, врачей вызывай, хлопот не оберешься.
– Нет, я пойду, – твердо произнес Иннокентий Васильевич и постучал палкой по полу.
– Делай что хочешь! С тобой никакого сладу. И мама с тобой не могла договориться, и меня ты не слушаешь. А как что случится, так я всегда во всем виновата.
Один ты у нас правильный!
– Ладно, не ворчи. Вся в мать пошла. Та тоже мне жизни не давала, вечно ныла: куда идешь, зачем идешь, не ходи, не встречайся с этими, не пей с теми, не ешь, не кури, сахара много в чай не сыпь… Не мог и не могу я так жить!
– Зато, папа, благодаря этому ты до сих пор жив-здоров, – из-под очков взглянула на отца дочь.
И может, только сейчас она заметила, какой старый у нее отец. А ведь раньше он всегда казался ей крепким и молодым. Да, перед ней сидел настоящий старик, неухоженный, с седой щетиной на щеках, с мятым, неопрятно замотанным шарфом на шее, несуразно худой и длинный.
В комнату вошел сын Анны Иннокентьевны.
– Что, дед, опять на станцию потянешься?
– Да, Коленька, пойду. Не сидеть же мне дома сложа руки!
– И что ты там забыл? Ходишь туда, как неприкаянный, каждый день. И кого ты, там встречаешь?
– Мое дело.
– Надоело, – выдохнула дочь.
– Не тебя же гоняю.
– Поступай как хочешь, но толку от твоего хождения никакого.
– Это как посмотреть!
– И что ты там только высматриваешь?
– Знаю, зря бы не ходил…
Иннокентий Васильевич принялся
Афишировать не любят, но повспоминать наедине или в тесном кругу друзей-соратников, это – пожалуйста.
А тогда, в те незабвенные времена, Иннокентий Васильевич Михалев, великолепный химик, работал под патронажем Комитета государственной безопасности.
Химик Михалев, или, как его называли, «специалист», занимался изготовлением разнообразных красителей – тех, которые использовались при печатании фальшивых документов, фальшивых денег и всего прочего, необходимого для конспиративной работы за границей.
В своем деле Иннокентий Васильевич был докой, имел несколько наград и кроме зарплаты регулярно получал премии в конвертах. Так что он мог себе позволить жить безбедно, никого и ничего не боясь, мог обеспечить себе не только настоящее, ставшее теперь прошлым, но и, как он тогда надеялся, будущее, обернувшееся для него теперь днем сегодняшним. Правда, тогда никто, и он в том числе, не мог предположить, что вся империя, выстроенная с размахом, держащаяся на тотальном страхе, в одночасье рухнет.
Тогда почти все, даже диссиденты, верили в незыблемость и мощь огромного государства, в бессмертие КПСС, членом которой, как положено, являлся доктор химических наук Иннокентий Васильевич Михалев.
И вот все рассыпалось в прах. Коммунистические идеалы стали объектом насмешек, прежних героев развенчали, а былые заслуги перед родиной считаются едва ли не позором. Старик Михалев не мог смириться с этой новой жизнью, он не находил в ней себе места.
– Не ходил бы ты, отец, никуда! Посиди, почитай газеты, журналы, посмотри телевизор, – привычно говорила ему дочь, когда он собирался идти на станцию.
– Не могу я смотреть на все это дерьмо! Такую державу развалили, мерзавцы, а вы еще этому смеете радоваться при мне!
– Никто не радуется, дед! – встревал в разговор внук Николай. – Сама она развалилась, никто ее и пальцем не трогал.
– Не трогал… Не трогал… – бурчал Иннокентий Васильевич. – Идите вы все в задницу!
В последние годы Иннокентий Васильевич стал несносен: сделался сварливым, скандальным, готовым взорваться из-за любой мелочи. То суп ему не тот приготовили, то котлеты не прожарены, то каши не хочет, подайте блинчики… А разносолы сейчас дороги. И о чуть ли не бесплатных спецпайках, которые Иннокентий Васильевич приносил домой, можно лишь вспоминать, сглатывая слюну.