Мишень

Суховей Максим

Надо сказать, предчувствия не помогли: несмотря на пристальное наблюдение, организованное Фармером, солдатик — тот самый, в глаза не видевший джипа — пропал среди бела дня. Просто завернул за угол — и исчез. И след на сей раз взять не получалось — точнее, «драйвер» уверял, что таковой есть, но ведет самым что ни на есть прямым путем в тот самый (или какой-то другой, неважно) «мнимый континуум».

После этого события покатились лавинообразно. Для начала Марта Лебовски, приглядываясь к Марку, обнаружила странные подвижки в его квалификации: то, что в него жестко вбивали в Академии, натаскивая как «викинга», трансформировалось в нечто иное, но не аморфное, а словно более универсальное. Сам Марк тоже чувствовал нечто подобное, но тревоги по этому поводу

не проявлял — скорее, наоборот, ему подобные перемены нравились. Впрочем, говорил он с Мартой по этому поводу вполне откровенно, и непохоже было, что вчерашний стажер готов сорваться в неадекват.

Почти сразу подался в самоволку один из недавно присланных с Большой земли технарей — к тому времени штат базы стараниями Арона достигал уже почти полутора тысяч человек. Ну куда, скажите, можно пойти в самоход посреди пустыни?.. правда, отсутствовал он чуть больше суток, и по возвращении ему пришлось иметь дело с Мартой — та насела на него со всей яростью «индуктора», почувствовавшего недоброе. Злосчастный технарь бекал, мекал, мялся и жался, но все же рассказал, что был дома — в Метрополии. Похоже, бедняга не врал — но Марте категорически не понравились изменения в его ментальном состоянии: парня словно бы упростили, сведя всю его картину мира к набору неких непритязательных образов. К слову сказать, и этот деятель обмолвился, что вроде как видел сарацинов и откуда-то знал, что они настроены против его вылазки, но мешать ему не стали. А ближе к вечеру пропал еще один человек — на сей раз лаборантка из отдела биологических исследований.

Козел ты все-таки, Руди, вздохнул мысленно Олег. Живой ты или нет, все равно козел… Ну вот в жизни своей не поверю, что не знал ты, что «потеряшки», которых отправился разыскивать я, далеко не первые! Я понимаю, меня всю дорогу кормили дезой, призванной оградить меня от информации о Договоре (или ее — от меня?), но уж эти-то факты к Договору ни малейшего отношения не имеют, Хранителей с их помощью из небытия не призовешь… Но это ж насколько надо было меня не уважать, чтобы врать мне буквально во всем!.. Впрочем, не ты один виноват, вас, клоунов этаких, тут целая команда поработала.

Фармер рвал и метал: его штата из пары сотрудников со всей определенностью не хватало, чтобы отслеживать потенциальных «потеряшек», самовольщиков и прочих, к тому же один из этих самых помощников с определенного момента стал вести себя несколько странно — что неприятно напоминало поведение Карла Яновского незадолго перед его исчезновением. Марта, побеседовав с этим человеком, обнаружила примерно ту же картинку, что и в ситуации с загулявшим технарем: восприятие мира, сведенное к набору простеньких клише — но, как ни странно, в этой вымышленной (или, по крайней мере, упрощенной) реальности эсбешник был вполне доволен и счастлив.

Естественно, Фармер немедленно запросил подкрепление из штаб-квартиры — впрочем, как он по секрету признался Марте, у него имелись определенные сомнения в том, что от подкрепления будет хоть какой-то толк. Но подкрепление медлило, а люди время от времени исчезали — раз в неделю, в две… Иные возвращались — почти все с теми же симптомами, что у технаря и эсбешника, иные так и пропадали… Топорков сбивался с ног, пытаясь выследить хоть кого-то до конечного пункта. Фармер с оставшимся помощником, серый от усталости, мобилизовал бригаду техников клепать примитивные прослушивающие устройства, надеясь хоть как-то предупредить некоторые случаи — и с отчаянием понимал, что это в лучшем случае паллиатив… Тогда же спешно начали возводить новый периметр — с автоматизированной защитой, с пулеметными гнездами и бойницами, и в разговорах Фронтир все чаще стали называть уже не Фронтиром, а Крепостью.

Странные то были дни: смесь тревоги, страха, надежд, смутных ожиданий и легкого сумасшествия… Трудно поверить, но когда буквально в центре Крепости в одно прекрасное утро обнаружилась кофейня Ли — естественно, с самим Ли за стойкой, — это, в общем, восприняли как вполне рядовое явление,

и уже через пару дней в кофейне было не протолкнуться от сотрудников, наперебой обсуждающих последние события. Люди в этой кофейне не пропадали — так чего ж еще-то надо?..

Фармер, да и все остальные, не знали еще тогда об информационной блокаде Крепости — как и о том, что все более частые и подробные рапорты Фармера, Марты и Гринсберга, подтвержденные по независимым каналам, внимательно и очень кропотливо изучает целая команда аналитиков. Правда, чьи это были аналитики — СБ, И-отдела, Штаба или Отдела территориальных операций — Олег так и не выяснил. Впрочем, на тот момент они вполне могли забыть о взаимной неприязни и начать действовать сообща: как раз тогда на Управление свалился тяжелый и неприятный кризис с Войной Ущелья, и волна от него грозила прокатиться по всем обитаемым мирам (всему обитаемому Миру, мысленно поправил Олег) так, что мало не покажется никому.

Какую именно взаимосвязь выявили эти аналитики между происходящим в Крепости, Войной Ущелья, самоизоляцией Метрополии, очередным кризисом власти в верхушке Управления и другими событиями — этого Олег из пояснений Джейн не понял напрочь, но кое-какие из их выводов, кажется, сумел усвоить. Суть их сводилась, насколько он понял, к тому, что все события, происходящие в Крепости — будь то очередное исчезновение или банальная ссора двух лаборантов — немедленно отражаются на происходящем в Большом Мире. Ничего удивительного, усмехнулся он, если учесть, что все в Мире так или иначе взаимосвязано… Но так или иначе, Управление помалкивало, готовя очередной эксперимент.

Именно это, кстати, и заставило Олега усомниться в причастности к событиям И-отдела или территориалов: народ там, как правило, осмотрительный и к эмпирическому радикализму вовсе не склонный. Хотя… леший его знает, припекло их тогда не по-детски, и ждали они, если верить рассказам, не то Ордынцева с чародейским десантом в Управлении, не то Волка с отрядами командос в Метрополии, не то подпольщиков Джудекки в полном составе во всех Пяти мирах — в общем, чего-то крайне нехорошего. Да и насчет осмотрительности высшего эшелона того же И-отдела у Олега в последнее время иллюзий значительно поубавилось.

А эксперимент вышел действительно радикальным. Для начала отозвали в Управление Марка и Топоркова. На Марка спустили с цепи ОВР, и парняга опомниться не успел, как оказался запертым на заштатной полевой базе (Гетто еще только проектировалось), а Топоркова засадили за административную работу, в которой он ни рыла не смыслил. Фармера и Гринсберга трогать пока не стали, зато попытались полностью сменить контингент Объединенных сил, начиная с Дженкинса, которого произвели в майоры и спешно перебросили на Джудекку.

Вот тогда-то впервые и обнаружилась пренеприятная особенность: покинуть Крепость оказались способны далеко не все. Даже просто отдалившись от нее на определенное расстояние, человек ощущал сначала просто дискомфорт, а дальше последствия варьировались от незначительных расстройств мышления до шока и смерти. Пустыня не отпускала их (или они не отпускали себя из пустыни? — чуть иронически подумал Олег).

Следующим на очереди оказался Арон Лебовски. Дело в том, что он всерьез вознамерился взорвать бомбу на следующем ежегодном симпозиуме ПВ-физиков в университете Метрополии, то бишь обнародовать результаты своей работы — а как понял Олег, оные результаты вполне себе тянули на нобелевку — или какой там у них в Метрополии аналог Нобелевской премии?.. Марта пыталась отговорить его от этой затеи, но предчувствия у нее были самые смутные, логических же аргументов не было вовсе, да и Арон в кои-то веки всерьез уперся: как-никак, ему перевалило за сорок, и это был его последний, единственный шанс сказать свое слово в науке. Было у него и желание взять с собой жену с дочерью, чтобы те хоть ненадолго вырвались из замкнутого мирка Крепости, сейчас до кучи сотрясаемого навязанными сверху переменами, но Марта, повинуясь все тем же смутным предчувствиям, настояла, чтобы Джейн осталась дома.