Mishiranu, tenjo — Незнакомый потолок

Незнакомый потолок.

Солнечный свет, приглушенно-ярким потоком прорывающийся через плотно закрытые, но не занавешенные окна. Ни звука, ни движения. В воздухе должны быть пылинки, медленно плывущие в пространстве, перетекающие от пола к потолку и обратно – искрящиеся, отражающие золотистые лучи в бесконечном движении и почти невидимые в тени.

Если

поднять руку и поводить ею вправо-влево, можно увидеть и почувствовать, как воздух вихрится от твоих движений, проникая сквозь пальцы, приятно охлаждая ладонь и предплечье, как мечутся пылинки в крошечных смерчах, избегая оседать на коже, но плавно, почти ощутимо скользя по ней. Кажется, вот сейчас распахнётся окно, или кто-то откроет дверь, и ветер прохладной волной проскользнёт в комнату, весело разгоняя этот чудовищно медленный бал.

А за окном – должен быть слышен приглушённый расстоянием и толстым стеклом стрёкот цикад. Однообразно-навязчивый, он сводил тебя с ума в детстве – с ним ты вставал и под него ложился, он преследовал тебя и в тихие вечера дома, и на шумных переменах в школе, что ты проводил на нагретой Солнцем крыше, ища и там одиночества и тишины, но где-то очень глубоко внутри желая – пусть кто-то придёт и позовёт вниз, к людям. Позовёт хотя бы просто затем, чтобы тебе не слышать этот смертельно надоевший, то стихающий, то оглушительно-громкий звук.

Чтобы заглушить его, ты вставлял в уши наушники-вкладыши и часами слушал радио, или звук с телепередач, не обращая внимания на содержание, или просто, сбив настройку и включив авто-реверс, вслушивался в треск и шуршание статики, дополняемые скрипом изношенного механизма. На время – очень краткое – эти звуки заменила тебе запись со старой кассеты от телефона с автоответчиком, которая случайно попала в руки при уборке на пыльном чердаке – на ней был слышан голос отца, обрывающийся там, где пленка слишком повредилась от жары и времени. Когда-то отец звонил каждую неделю, спрашивая, как у тебя со здоровьем и, порой – как дела. Почему-то

звонки были лишь в то время, когда шли занятия в школе. Ты никогда не перезванивал, а кассету через неделю выбросил обратно на чердак, лишь слегка приоткрыв люк в потолке и швырнув её, что есть силы – не глядя, куда. Там она, упав на старые подушки, и лежала до недавнего времени…

И ещё – хотя это уж совсем невозможно – в комнате не должно быть так пусто. Особенно когда тебе нужно заставить себя решиться – не на действие, а на побег.

Не убегать, не убегать… что с того? Тебе не приблизится, не подойти. И тогда, едва только приехав, ты увидел не только её кровь и боль – ты увидел, что она нужна. Нужна настолько, что её вновь посылают умирать. Не убегать…

Нет, не получится. Ничего не получится. Ни танца пылинок, ни пения цикад. Воздух пуст и кристально прозрачен, как и полагается в больнице. Герметично закрытые окна, где даже вместо стекла – прозрачный металл, не пропускают снаружи ни звука. Строгий режим отделения реанимации – здесь даже воздух имеет право попасть в палату, только проверенный, очищенный и изменённый до того, что из него отфильтрована сама жизнь.

Здесь никого нет. Поэтому тебе всё равно, нужно ли вообще открывать глаза. Поэтому тебе всё равно, нужно ли вставать и жить. И интересно лишь одно – что за редкий шелест слышен в этой стерильной крепости тишины?

***

…Девочка с синими волосами неподвижно сидит на одиноком стуле, столь же белоснежном, как и всё вокруг, медленно перелистывая страницы принесённой книги. Ей не нравится быть здесь, но у неё приказ. Краткий, как и всегда – дождаться, проинструктировать и уйти. И сильнее всего ей не нравится то, что этот приказ никто не отдавал. Он открывает глаза…

— Я пришла, чтобы проинформировать тебя о расписании операции Ясима…