Мисс Кэрью
Шрифт:
— Поднимайся, — услышал я его голос. — Поднимайся. Здесь все спокойно!
С этими словами он закрыл окно — я съежился под покрывалом — на лестнице послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел еще один мужчина.
— Все в порядке? — нетерпеливо спросил пришедший первым, и, как ни странно, мне показалось, что я слышал его голос раньше.
— В полном, — ответил другой, опуская на пол какую-то тяжелую ношу и глубоко, с облегчением, вздыхая. — Но мне пришлось пройти больше мили, а это весит столько, сколько, должно быть, сам дьявол!
— Ты никого не встретил?
— Черт
— Да, но до прилива еще час, а они пришвартовали ее так близко к берегу, что только прилив сможет ее поднять! Проклятые дураки!
— И мы должны ждать здесь еще час?
— Черт возьми! Но тут уж ничего не поделаешь!
Вновь прибывший сильно ударил кулаком по столу и пробормотал несколько ругательств, половина из которых была мне совершенно непонятна. Каким-то образом его голос, как и голос его спутника, поразил меня, — мне показалось, что я слышал его также, — и мое любопытство разгорелось до предела. Если бы я только мог довериться мраку этой части комнаты и рискнуть выглянуть еще раз! Как раз в тот момент, когда я собирался решиться на это, второй незнакомец заговорил снова.
— У тебя есть чего-нибудь выпить? — спросил он угрюмо.
— Выпить! — эхом отозвался другой. — Разумеется, есть! Держи, приятель, вот тебе фляжка настоящего старого голландского джина, если тебя это устроит!
Удовлетворенный рык, глубокий вздох и шлепок губ — вот что последовало в ответ. Я больше не мог сопротивляться своему любопытству. Я осторожно стянул одеяло до уровня глаз, затаил дыхание и выглянул наружу.
Оба они были моряками, и второй носил почти такую же одежду, как и первый — костюм, в который обычно одевают контрабандистов на сцене, но который в реальной жизни в основном ограничивается моряками французских и голландских торговых судов и нашими собственными рыбаками с северного побережья. Первый пришедший сидел спиной ко мне, но другой, который протягивал фляжку через стол, повернулся лицом прямо ко мне. Это было смуглое, угрюмое лицо, и я был уверен, что видел его раньше. Но когда мы встречались? И где? Это были трудные вопросы, и чем дольше я смотрел, тем больше мне становилось непонятно, как на них ответить. Это было похоже на лицо, увиденное во сне, но только наполовину запомнившееся — странное и в то же время знакомое — похожее и непохожее одновременно!
Однако я недолго пребывал в сомнениях, потому что его спутник взял фляжку, поднес ее к свету, чтобы посмотреть, сколько выпивки осталось; торжественно кивнул; сказал: — За твое духовное просветление, брат Амбруаз! — и сделал большой глоток!
Эта выходка вызвала хриплый смех у обоих, под прикрытием которого я осмелился сменить позу, чтобы спрятаться еще эффективнее, — значит, это были мои друзья, благочестивые паломники позавчерашнего дня! Теперь я узнал их достаточно хорошо — брат Павел был первым, а брат Амвросий, который чудесным образом восстановил зрение своего левого глаза, — вторым. Должен признаться, что
Когда я в следующий раз поднял глаза, Павел нетерпеливо наклонился вперед, а Амбруаз поднял с пола саквояж и поставил его на стол.
— Если бы городской полицейский попросил посмотреть, что в нем, — сказал он, расстегивая ремни у горловины, — я бы не стал желать ему спокойной ночи!
— И что бы ты сделал? — спросил Павел с мрачным смешком.
— Вышиб ему мозги, — последовал краткий, но многозначительный ответ.
Я похолодел.
Последняя пряжка была расстегнута. Амбруаз сунул в саквояж руку и достал серебряный кубок.
— Это кое-что стоит, — сказал Павел, взвешивая его в руке с видом знатока. — И джин в нем был бы хорош на вкус — а, приятель?
— Лучше взгляни на это, — проворчал другой, доставая превосходную золотую кружку с украшенной драгоценными камнями крышкой. — Дьявол! Как сверкает этот красный камень наверху!
Он восхищенно держал ее на расстоянии вытянутой руки, пока его спутник не потерял терпение и не выхватил кружку у него из рук.
— Хватит, давай дальше! — резко сказал он. — Что там еще? Где золотая шкатулка? Она — лучшее из всего, и я положил ее сам, пока ты ходил за подсвечниками. Ха! Вот она! Поставь ее на стол.
У меня закружилась голова — я не мог поверить своим глазам! Была ли это… да, это действительно была драгоценная шкатулка святой Селестины де Кресси, подаренная в 1630 году кардиналом Ришелье!
Теперь я все понял — вспомнил все, даже то, как брат Амбруаз обращался с ключами служки. Они ограбили собор!
— Ну, и что дальше?
— Сейчас ничего, — хрипло сказал Амбруаз, убирая все обратно в сумку и укладывая на них святыню. — К этому времени прилив, должно быть, уже начался, и привет! Чьи это ботинки?
— Ботинки! — воскликнул другой, подошедший к окну. — Ботинки! Что ты имеешь в виду?
— Что я имею в виду! — эхом отозвался Амбруаз, хватая свечу со стола и одним прыжком пересекая комнату. — Черт побери! В постели мужчина!
Пока я жив, мне никогда не забыть ужас того момента.
Держать глаза закрытыми, регулировать частоту моего дыхания, и сохранять совершенно спокойное выражение лица — все это мне удалось только благодаря инстинкту самосохранения. Моя способность мыслить на мгновение пропала, и я притворился спящим, как паук притворяется мертвым, почти не сознавая, как и почему я это сделал.
— Он спит, — сказал Павел.
— Он притворяется, — сказал Амбруаз и помахал свечой у меня перед глазами.
Ни один нерв на моем лице не дрогнул. Казалось, у меня появилась сверхъестественная способность управлять каждой клеточкой своего тела, и ничто во мне не дрогнуло, хотя усилие было мучительным.
— Выглядит убедительно, — сквозь зубы процедил Амбруаз, — но это не по-настоящему. Ни один мужчина не смог бы спать, когда мы подняли такой шум.
— Мог бы, если бы выпил, — ответил Павел. — Разве ты не видишь, он лег спать в одежде, и разве это не доказательство того, в каком состоянии он был, когда ложился.