Мисс Марпл из коммуналки
Шрифт:
Через полчаса растревоженные кавказские гости приволокли в отделение милиции три банки половой краски – у вас, уважаемые, полы совсем облупились, примите, не побрезгуйте, – начальник хозчасти, разумеется, не побрезговал, и тему посчитали свернутой.
Алеша ходил гоголем примерно до половины седьмого.
Потом наведался к Геркулесовой могилке и гоголевское настроение растерял. Сидел на лавочке с Талгатом и мысленно ругал себя последними словами.
Вот дуролом! Правильно баба Надя говорила: лентяй и голубь! Только бы порхать бездумно да пожилых людей обманывать!
Что
Сейчас бы просто поехал в ветеринарный институт (ведь уже и по телефону договорился!), сдал бы им труп кота на экспертизу – и сват министру, кум королю. Получите, Надежда Прохоровна, документы на вашего котика…
Н-да, классический облом организовался…
И мало того – баба Надя, божий одуванчик, нос утерла! Что стоило Алеше самому посидеть спокойненько да мозгами поворочать? Ведь знал же все. Все исходные данные, как и у бабы Нади, перед носом были! Шаповалов вечно отирался возле гаражей. Зубов еще недавно туда машину ставил. Малолетний Алеша даже сидел не раз в этом инвалидском «запорожце»! Сидел у дяди Пети на коленях и тихо гладил странную изогнутую педаль на руле, отполированную до блеска прикосновениями большого пальца. Все удивлялся: надо же, как тут разумно устроено – ноги в езде участия почти не принимают…
Что стоило ему подумать и свести воедино двоих людей у одной-единственной точки – у гаражей?!
А еще говорят, мозги от старости усыхают…
Не усыхают! Крепче становятся!
А у Алеши один кисель под фуражкой полощется…
Талгат вздохнул, похлопал участкового по плечу и потопал к своей подвальной каморке, где Алия, наверное, уже плов приготовила. Или мантов навертела…
Алеша поднял голову вверх и посмотрел на темное кухонное окно сороковой квартиры.
Ну кто мог заподозрить в гражданке Губкиной такие следственные таланты?! Меньше чем за сутки связала – как носок, право слово! – все концы воедино и вывела на канистру. Расколола пышнотелую Татьяну и приволокла вместе с бутылкой в опорный пункт, пред его, Алеши, светлые очи…
А ведь на следствии молчала сирота, как зомби. Глазищами стальными хлопала и твердила: ни сном ни духом, где папа водку взял.
И про гараж ни гугу.
Темнила!! Влепить бы ей за противодействие да сокрытие… Сколько нервов начальники истрепали…
Алеша зашвырнул окурок в урну, почесал в затылке, сдвинув фуражку, и решил: не пойду. Не пойду сегодня виниться. Завтра загляну в книжный магазин, куплю Агату Кристи (детектив про мисс Марпл) и презентую бабе Наде.
У нас, конечно, не Сент-Мери-Мид, но участок тоже занимательный. И таланты повсеместно встречаются. Баба Надя свой околоток не хуже английской мисс знает, так что аналогия с книжкой будет уместна…
Надежда Прохоровна Губкина не знала, какие хвалебные мысли рождала в лейтенантской голове. Своих забот хватало. С коробкой длинного, похожего на расцветшее бревно торта «Сказка» она спешила к дому и на ходу изобретала достойные провокационные уловки, способные выманить Софью Тихоновну из затворничества и прекратить наконец (!) пытку романсами.
В пакете, что
Наверное, приступ закрытой двери лучше начать словами:
– Ой, Софа, посмотри, какой я сыр купила! Тот иль не тот? Я вечно названия путаю…
На помощь в исследовании покупок Софья Тихоновна обычно отзывалась. Не бывала такого, чтоб не ёкнула добрая душа…
А Софья Тихоновна уже сидела в кресле. Заставила себя встать, когда ноги озябли и появились мысли о Геркулесе.
Пугливые мысли. Софье казалось, что о коте она тоскует больше, чем о сестре.
Не прыгнет котик ей на колени, не свернется клубком, согревая… Не запоет кошачьи песни…
Нет! Встань, Софья! Грех горевать о полосатом друге, когда Клавдии больше нет!
Софья Тихоновна села в кресло, поставила на подлокотник шкатулку, ту, что мама успела выбросить из окна пылающего дома, и погрузила, перебирая, пальцы в прошлое.
Две броши-камеи, нитка бус из янтаря, агатовые серьги… В отдельной бархатной коробочке золотой крестик с рубиновой капелькой по центру.
Как хорошо, что не поддалась на уговоры Клавдии и не продала это в голодные девяностые! Как здорово – оставила! Ведь выжили. Хватило на поддержание жизни круп и маргарина.
А память осталась…
– Софочка, выгляни на минутку! Я тут сыр купила… Дорогой. Да с плесенью… Ты не посмотришь, может, выбросить, а?
Софья усмехнулась. Сыр, наверное, французский. Лакомство.
Милая, милая Наденька. Софья любила ее не меньше сестры. А иногда казалось – больше.
Ярчайшее воспоминание детства связано именно с ней…
Софье было десять или одиннадцать лет. Лето. Мама снова лежала в больнице, и Соня жила у старшей сестры.
Домой пришла с работы Надя:
– Эх, девчонки, опять нас на сенокос везут! В такую-то жару, делать им больше нечего!
– А куда вас везут, Наденька? – спросила тогда Соня.
– В деревню, – с досадой чуть ли не выплюнула слово Надежда. Молодая румяная крановщица в коричневом сарафане и нарядной блузке в синий горошек. Для нее слово «деревня» никакой притягательности не имело: вся семья оттуда родом, отец и мать в Москву в конце тридцатых перебрались, да так, по сути дела, деревенскими и остались.
А для маленькой городской девочки «в деревню» прозвучало музыкой. Какое магически притягательное не слово, понятие – деревня.
Софья ни разу в жизни не бывала там! По фильмам – видела. Голосистые – кровь с молоком! – женщины в цветастых платках сгребают вилами пышные охапки сена, подбрасывают их вверх… А там, на вершине стога, стоит белозубый парень в белой рубахе. Он подхватывает двузубой палкой пушистое, наверное, жутко ароматное сено, пританцовывая, трамбует его – дивная картина! Софья раз пять ходила на фильм Пырьева «Кубанские казаки»… На Клару Лучко смотрела с обожанием… Как здорово, наверное, сгребать сено, подтягивать за певучими женщинами песни из кинофильмов или русские народные… Пить молоко, закусывая краюхой хлеба, в тени под только что сооруженным стогом…