Мисс Страна. Шаманка
Шрифт:
Сандугаш открыла правый глаз и увидела отца, склонившегося над ней.
Увидела белый потолок.
Увидела белую стену и оправленный в рамку пейзаж.
Увидела трубочку капельницы, идущую куда-то к ней, к ее телу, и прозрачный мешок на штативе.
Она поняла, что находится в больнице. И почему-то отец рядом, хотя он должен быть в Выдрино. Или она должна быть в Москве. В общем – они должны быть в разных местах. А он тут, рядом.
Выглядел отец измученным, лицо какое-то мятое, небритое, черные тени залегли под глазами. Но он улыбался ей ласково и счастливо.
– Все-таки удалось мне тебя вытянуть. Теперь засыпай,
Сандугаш покорно закрыла глаз.
Значит, она в Москве. Но отец тут и он увезет ее в Выдрино, как только она выздоровеет… От чего? Что это было? Пожар? Авария?
Где Федор?
Федор…
Федор!!!
Сандугаш хрипло вскрикнула. Попыталась поднять руки – но левая не давалась, левая была закована в гипс. Правой Сандугаш ощупала лицо, вернее – бинты, намотанные на лицо.
– Прекрати немедленно! Спи! Я приказываю тебе – спи! – прогремел властный голос отца.
И Сандугаш уснула.
Глава 2
Все думали, что он еще совсем молодой мальчишка. Из-за того, что у него, блондина, кожа была нежной и румяной и светлая нежная щетина после бритья пробиваться начиналась только к ночи. Да и типаж такой: изящный, тонкокостный, лицо тонкое, глаза большие, широкий улыбчивый рот, ямочки на щеках. Мальчишка! Краснел легко.
Все думали, что он слабак. Потому что хрупкий и невысокий. Мамочка предусмотрела это, еще когда ему исполнилось шесть. Отвела в группу айкидо. Он всегда был дисциплинированным и ответственным мальчиком, и благодаря этому учился хорошо: и в школе, и в группе. Более драчливые и более способные не всегда могли превзойти его – терпеливого, сосредоточенного. Он достиг синего пояса и ушел. Дальше айкидо становилось сутью жизни. Это было не для него…
Он мог одним ударом руки сломать шею. Одним ударом ноги – выбить колено или переломить щиколотку противнику. Превратить печень в кровавое месиво. И при этом он всего два раза дрался. Даже когда к нему, случалось, приставали гопники, все заканчивалось, когда они видели сосредоточенное спокойствие его взгляда и уверенную боевую стойку. И лишь дважды слишком пьяные и подначивавшие друг друга парни все же провоцировали драку. Он выходил победителем. С полнейшим равнодушием. С легким опасением, что они поползут жаловаться в милицию на избиение. Но обходилось…
Не был он слабаком.
Не был и мальчиком.
На самом деле ему уже исполнилось тридцать четыре. И прежде чем он сменил профессию на свою нынешнюю, желанную, он успел отучиться в медицинском на дерматовенеролога, отработал в ординатуре городской клинической больницы… А потом ушел. Переучиваться. Потому что понял, что в медицину его привела любовь к коже, к красивой гладкой плоти. Но одно дело – долго, мучительно и иногда безнадежно возвращать коже ее природную гладкость. А другое дело – изначально работать с гладкой красивой кожей, с совершенной плотью, и делать ее только лучше.
…Все думали, что он – гей. Какой еще парень, работая с таким количеством красоток на протяжении многих лет, не попытается поухаживать хотя бы за одной? Но они ошибались. Он любил женщин. Только женщин. Но любил их благоговейно. Как совершеннейшие творения природы.
Как вообще можно любить мужчину? Грубую кожу. Жесткую плоть. Жесткие волосы.
Недаром
В детстве он мог бесконечно просматривать альбомы по искусству, любуясь прекрасными лицами и телами. Он часами гулял по залам Музея изобразительных искусств. Иногда с трудом удерживался от того, чтобы прикоснуться к мраморному телу…
Первая его зарубежная поездка была – в Париж. Лувр, Орсе и музей Родена.
Роден был его любимым скульптором.
Он упивался не только скульптурами и рисунками Родена, он читал его тексты и находил в них отзвук своих мыслей и чувств, когда Роден говорил о красоте обнаженного женского тела: «Иногда оно напоминает цветок. Изгибы торса похожи на стебель, улыбка, груди, головы и сияние волос – словно цветущий венчик… Иногда принимает формы гибкой лианы, кустика, изысканно и дерзко изогнутого… Порою тело выгибается назад, как пружина, прекрасный лук, в который Эрос вкладывает свои невидимые стрелы…»
Впрочем, рыцарем-защитником женщин он не был. Некрасивые, неуклюжие, жирные, сутулые, рябые – они для него не существовали. Он признавал только красоту и молился только красоте. Он знал, что красота может стареть, но оставаться красотой… Как это было с его мамой.
Но стареть красота должна достойно. Никакого вмешательства в Божий замысел. Никаких подтяжек, пластических операций, никакой уродующей мерзости.
И тем более – никакой уродующей мерзости, когда женщина еще молода.
А между тем, современные женщины так любят уродовать себя. Искажать божественный замысел. Оскорблять Бога, одарившего их так щедро.
Искаженные лица и тела вызывали у него отвращение, от которого мурашки бежали по коже и к горлу подкатывал комок рвоты.
Особенно – жирно вздутые губы, уже даже не похожие на человеческий рот, всегда какие-то неровные, комкастые, будто под кожу набили мокрую вату.
Или симметричные полушария, напоминающие половинки теннисных мячиков, пришитые к костлявой грудной клетке.
Впрочем, в силу своего опыта, своей профессии он видел все…
Изменение формы век. Искусственно выделенные скулы и подбородок, которые якобы должны были придать лицу изящество. Удаление комков Биша – самая распространенная операция! Изменение формы носа.
Все это оскорбляло его чувство прекрасного.
Обостренное чувство прекрасного.
Он помнил первую женщину, которая была для него живым воплощением Божьей красоты. Он учился тогда в школе. Она жила в соседнем подъезде. Была на год старше. Блондинка, нежная, тоненькая, она гладко зачесывала назад свои светлые волосы, и это подчеркивало не только изящный овал ее лица, длинную грациозную шею, огромные глаза, но и ушки, чуть оттопыренные ушки… Именно эти ушки, розовые, как морские раковинки, были тем самым штрихом, который он мысленно называл «поцелуем Бога»: они делали ее не просто совершенной, но Прекрасной.