Мисс Вайоминг
Шрифт:
Единственным настоящим другом Джона все эти годы оставался Айван. Айван был доволен тем, что Джон приехал со своей матерью Дорис – человеком, присутствия которого так жестоко не хватало Айвану с тех пор, как его отец разделался с браком всего через несколько месяцев после появления Айвана на свет. Джон и Дорис прожили в доме для гостей две недели, как вдруг Айвана привезли домой из школы-интерната, которая находилась недалеко от Биг-Сура. Его застукали, когда он нюхал эфир из бутылки из-под апельсинового крэша. Эфир украл из научной лаборатории ученик, который выменял на него у Айвана стереонаушники.
– Зачем ты нюхал эфир? – спросил Джон Айвана во время их первой встречи в коридоре дома, каменный пол которого выглядел таким гладким, блестящим
– Я пытался кое-что преодолеть, – ответил Айван.
– Что?
Айван посмотрел на бледного, тощего, неоперившегося юнца, больше похожего на привидение, чем на живого человека. Айван сразу решил довериться Джону. Он подумал, что в таком недоразвитом теле должен обитать сверхразвитый ум.
– Я до смерти, как параноик, боюсь, – он помолчал, – ледникового периода.
– Ледникового периода?
– Угу.
Джон услышал смех сидевших в гостиной Дорис и Ангуса.
– Я без конца смотрел эту картину, – продолжал Айван. – Эти картины. Стена льда, как белые скалы Дувра, ползет через Пасадену, затем по Уилширу и подминает под себя этот дом.
– Да кто тебе такое сказал? Дерьмо все это собачье. На самом деле все происходит совсем иначе. Первым делом начинает идти снег, но это снег, который не тает даже летом. А потом, следующей зимой снова идет снег, и он тоже не тает. А потом, каждый год снегу становится все больше и больше, и он не тает. Через тысячу лет – а для вселенной это все равно что глазом моргнуть – земля покрывается толщей льда. Но к тому времени тебя уже давно не станет. А если бы у тебя хватило мозгов, ты все равно переехал бы на экватор в первый же год.
Айван стоял и, улыбаясь, глядел на Джона, с тех пор он совершенно перестал бояться ледникового периода. Они повернулись и стали смотреть на спринклеры во дворе через маленькое оконце, стекло которого было усеяно сверкающими алмазами брызг.
– Что с тобой? – спросил Айван. – Ты выглядишь как покойник. Или как участник телемарафона.
С того момента тело Джона преобразилось. Он вырос, окреп, но здоровье пришло к нему слишком поздно, так что у него не возникло пристрастия к командным играм. Его привлекали только одиночные виды спорта, в которых можно было претендовать на чистую победу, не растворяясь в команде. Кроме того, он перестал смотреть телевизор, потому что суеверно связывал его со своими болезнями.
Скооперировавшись, Джон и Айван стали делать узкопленочные короткометражные фильмы, первый из которых назывался «Субботний вечер Дорис». Фильм повествовал о превращении Дорис из делаверской наследницы инсектицидной фирмы, элегантно раскладывающей кусочки сваренного вкрутую яйца на треугольные тосты без корочки и наслаждающейся вниманием, в изможденную mal vivante, [2] которая хрипит обрывки матросских песен, склонясь над раковиной.
Их второй фильм был более приземленным. Ангус сказал, что им нужно научиться композиции и монтажу, и вот Джон с Айваном проследили обычный рабочий день Ангуса на студии – снимая его встречи, ланчи, поездки по городу и вечерние предварительные просмотры. Фильм был смонтирован и показан с дурацкими субтитрами на вечеринке, посвященной пятидесятилетию Ангуса, ознаменовав их дебют в киношном сообществе.
2
[mal] vivant (фр., уст.) – [плохо] ведущий себя
Джон был на удивление ответственным молодым человеком, причем именно практиком, а не теоретиком. Дорис всячески способствовала этому. Она хотела, чтобы он ни в чем не походил ни на кого из Лоджей, и поэтому подогревала его энтузиазм в отношении всего, что шло вразрез с делаверским духом. Она поощряла активность, творчество и сильную неприязнь к прошлому. Кроме того, она уговорила Ангуса забрать
Когда обоим исполнилось по двадцать четыре, они основали кинокомпанию «Экватор Пикчерз», использовав связи Айвана и взяв небольшой заем у Ангуса. Они быстро сварганили хит «Бюро частного сыска „Бель Эр“», что сделало обоих финансово независимыми, независимо влиятельными, равно как и зависимыми друг от друга. Джон был похож на грузовой поезд, который несется на всех парах и который невозможно остановить. Айван заботился о том, чтобы поставляемые овощи были свежими, и во время натурных съемок мог сунуть пятьсот долларов несговорчивому типу, который никак не хотел выключить свою газонокосилку.
Однажды весенним днем, где-то между «Бель Эр» и «Бель Эр-2», Айван с Джоном были на бензоколонке, заправляя изрешеченный «бентли 260-Z» Джона – его основной автомобиль, хотя теперь он располагал обычным набором шикарных машин.
– Я люблю сам заправлять свою машину, Айван, – сказал Джон. – Я всегда езжу на станции самообслуживания. Я никогда не говорил почему?
– Чтобы пообщаться с людьми на улице? – рассмеялся Айван.
– Нет. Потому что мне нравится смотреть, как крутится счетчик. Я воображаю, что каждая цифра – это год. Мне нравится смотреть, как история, начавшись с Нулевого года, сломя голову несется все дальше и дальше. Средние века… Ренессанс… Вермер… 1776… Первые железные дороги… Панама… Камера дает увеличение… Великая депрессия… Вторая мировая война… Рост пригородов… Одноэтажная Америка… Кеннеди… Вьетнам… Диско… извержение Святой Елены… Династия… и тут БУМ! Мы ударяемся в стену. Оказываемся в настоящем.
– Ну и что?
– А вот что: существует волшебный крохотный отрезок времени, всего несколько цифр после текущего года. И всякий раз, как я попадаю в эти годы, то, может быть, на долю секунды могу если не увидеть, то почувствовать будущее.
– И что дальше? – спросил Айван. Он был так терпелив с Джоном.
– Такое ощущение, что я первым оказываюсь там – в будущем. Первым. Как первопроходцы.
– Так ты что, хочешь быть… первопроходцем?
– Да.
Айван помолчал, потом заботливо спросил:
– Джонни, ты проверил давление в шинах?
– Не-а.
Айван вышел из машины, взял у служащего манометр, вернулся и проверил давление в шинах.
– Не надо забывать и о мелочах, Джон. Все важно – большое и малое.
Глава пятнадцатая
Поужинав с Айваном и Ниллой, Джон отправился в дом для гостей. Дорис, отказавшаяся от ужина в компании крикливой Маккензи, спала. Джон вспомнил о коротких связях с женщинами за время своих скитаний, потом подумал о Сьюзен. Когда он поворачивал ручку входной двери, ему пришло в голову, что, пожалуй, он мог бы помочь Сьюзен справиться с одиночеством, которое подметил в ее глазах, – теперь Джон ни капельки не сомневался, что подметил он именно одиночество, несмотря на все ее улыбки и уверенный вид. Если он чему-то и научился за время своего бродяжничества, так это распознавать одиночество, кроме того, он твердо усвоил, что открытое обсуждение одиночества – одна из самых запретных тем в мире. Ни секс, ни политика, ни религия. И даже ни неудача. Одиночество – вот слово, от которого всех сразу как ветром сдувает. А Сьюзен – это тот человек, кому он наконец может оказать помощь, сделать что-то большее, чем создать сюжет для бессмысленного фильма. У них обоих в душе может дать росток и вырасти нравственное и доброе.