Миссис Харрис едет в Париж. Миссис Харрис едет в Нью-Йорк
Шрифт:
– Если вы будете любезны сообщить название отеля, в котором остановились, то, возможно, на следующей неделе мы пришлем вам приглашение…
Праведный гнев воспламенил миссис Харрис. Она придвинулась на шаг к мадам Кольбер, и розовая розочка яростно закачалась в такт ее словам:
– Ничего себе! Вы, значит, еще когда-нибудь пришлете мне приглашение потратить мои денежки – денежки, которые, между прочим, достались мне нелегко: я и метелкой поработала, и щеткой, и тряпкой, и портила руки горячей водой с этими тарелками, – а вы говорите мне, что, возможно,
Роза угрожающе раскачивалась в футе от лица мадам Кольбер.
– Вот что, мисс гордячка, – смотрите; если вы думаете, что у меня нет денег, чтобы заплатить за то, что я хочу, – ВОТ!
И с этим миссис Харрис открыла свою старенькую сумочку из искусственной кожи и перевернула ее. По случайному совпадению резиновое колечко, стягивавшее рулон банкнот, лопнуло именно в этот миг, и из сумочки обрушился настоящий водопад из пяти, десяти и двадцатидолларовых купюр.
– Вот! – голос миссис Харрис возвысился до предела. – Чем не хороши денежки? Разве хуже, чем у кого другого?!
Пораженная мадам Кольбер смотрела на удивительное – и, надо признаться, завораживающее зрелище – и, не удержавшись, пробормотала:
– Мон дье! [10] Да уж получше, чем у некоторых!..
Она вспомнила вдруг о давешней ссоре с мсье Андре Фовелем, который сетовал на падение курса французского франка и на клиентов, которые не платят по счетам; какая ирония судьбы в том, как явился к ней настоящий покупатель с наличными! Никто не мог бы отрицать тот безусловный факт, что груда долларов на ее столе была настоящими деньгами.
10
Боже мой! (Фр.)
Но мадам Кольбер слишком сильно смущали манеры и внешность этой невообразимой покупательницы. Откуда у нее, по собственному признанию зарабатывающей на жизнь мытьем полов и посуды, такие деньги? И зачем могло ей понадобиться платье от Диора? Нет, в деле было слишком много несоответствий, а у мадам Кольбер хватало неприятностей и без диковинной англичанки, у которой было денег намного больше, чем ей полагалось бы иметь.
Поэтому она непреклонно, стараясь не обращать внимания на укрывший стол долларовый ковер, повторила:
– Прошу прощения, но сегодня в салоне мест нет.
Миссис Харрис задрожала и даже зажмурила глаза, видя новое несчастье. Здесь и сейчас, в этом пустом враждебном доме, перед этими холодными враждебными глазами, вот-вот должно было случиться непоправимое. Им не нужна была она, им не нужны были даже ее деньги! Они собирались выгнать ее обратно, в Лондон, без вожделенного платья!..
– Господи! – воскликнула она. – Да что же, сердца у вас, французов, нету, что ли?! Вы – такая красивая и холодная! Неужели же вы никогда не хотели чего-то так сильно, что плакали бы всякий раз, когда думали об этом?! Неужели вам не приходилось ночами не спать – и мечтать о чем-то, и дрожать, и мучиться, потому что
Слова миссис Харрис, как нож, вонзились в сердце мадам Кольбер, потому что ночь за ночью она делала именно это – лежала без сна, и дрожала, и мечтала помочь своему мужу, и не могла. И воспоминание об этом страдании вырвало у нее крик боли:
– Как вы узнали? Как вы могли угадать?!
Ее темные грустные глаза встретились с маленькими ярко-голубыми глазками миссис Харрис, в которых уже заблестели слезинки. Женщина смотрела в лицо женщине – и то, что увидела мадам Кольбер, наполнило ее ужасом, а затем – состраданием и пониманием.
Объектом ужаса была она сама. Как она могла быть такой холодной, такой недоброй?! Мадам Кольбер показалось, что странная маленькая женщина показала ей зеркало, дала увидеть самое себя, какой она стала из-за того, что прощала себе все и замыкалась на собственных проблемах, не обращая внимания на других. Она со стыдом вспомнила, как вела себя с мсье Фовелем, и с еще большим раскаянием подумала о том, как напрасно обидела своих продавщиц – и даже свою любимицу Наташу.
А хуже всего было осознание того, что она позволила себе так обрасти корой из-за своих бед – и стать слепой и глухой к людям и к боли чужих сердец. Кто бы ни была эта женщина, откуда бы она ни приехала – это была женщина, со всеми присущими женщине страстями; и когда пелена спала с глаз мадам Кольбер, она прошептала:
– Дорогая моя… вы мечтаете о платье от Диора!..
Миссис Харрис не была бы заслуженным ветераном своей профессии, если бы сумела воздержаться от саркастического ответа:
– Надо же – и как это вы узнали и могли угадать?
Но мадам Кольбер пропустила сарказм мимо ушей. Она разглядывала груду денег на столе и качала головой.
– Но откуда…
– Копила и экономила, – просто объяснила миссис Харрис. – Целых три года. Но ведь когда чего-то хочешь по-настоящему, всегда что-нибудь придумается. Ну, ясно, надо и немножко удачи. Вот я и выиграла сто фунтов в футбольной лотерее, и сказала себе: «Это знак, Ада Харрис» – и начала копить, и вот я здесь.
Интуиция подсказала мадам Кольбер, что значило «копить и экономить» для этой женщины, и ее захлестнула волна восхищения перед мужеством и упорством маленькой уборщицы. Может быть, прояви она такое же мужество и силу воли, вместо того, чтобы вымещать свои беды на беспомощных продавщицах, она могла бы помочь своему мужу!..
Мадам Кольбер вновь провела рукой по лбу и пришла к решению.
– Как вас зовут, дорогая?
Миссис Харрис назвалась, и мадам Кольбер вписала ее имя на тисненую карточку, извещавшую, что мсье Кристиан Диор, и не меньше, имеет честь пригласить миссис Аду Харрис на сегодняшний показ коллекции Дома Диор.
– Приходите в три часа, – сказала мадам Кольбер, вручая ей приглашение. – Мест у нас действительно нет, но я посажу вас тут, на лестнице, и вы все увидите.
Враждебность, обида и сарказм исчезли из голоса миссис Харрис, в почти религиозном экстазе взиравшей на этот пропуск в рай.
– Как это мило с вашей стороны, милая, – с чувством сказала она. – Похоже, счастье-то мне не изменило!
Удивительное чувство покоя снизошло на мадам Кольбер, и задумчивая улыбка появилась на ее лице.