Миссия Йемен.В/ч № 44708
Шрифт:
Работа и «рабство»
Совсем недавно я встретился со своим «однополчанином», Анатолием Кушниренко, тем самым Толиком, с которым в далеком 77-ом приземлился впервые на благословенной земле Счастливой Аравии. Теперь он, конечно, уже давно Анатолий Иванович, давно демобилизовался из армии, но формы не теряет, да и арабский не забывает, с ним связана работа, что порадовало, ведь столько лет прошло. (Я, например, уже почти 18 лет с арабским не связан, иногда только для развлечения коллег из арабских стран демонстрирую былые способности, да с таксистами где-нибудь в Париже или Цюрихе разговоришься ненароком…). В коротком нашем, захлебывающемся от эмоций и воспоминаний разговоре, то и
«Помнишь, как Митрич из машины выпал?»
Помню, еще бы, сам ехал тогда в компании в гости к Исмаилу, очень мы удивились, когда на очередном повороте вдруг не увидели в машине Митрича. Слава богу, он только поцарапался чуть, вывалившись в кювет из открытого армейского джипа.
«Помнишь, как наклейки с машин снимали?».
Стыдно, но, конечно, помню. Блестящие пластмассовые наклейки Toyota, Nissan, и прочие… Машины, конечно, в Сане далеко не первой свежести, все битые — перебитые, но разве это оправдывает юношеский вандализм? Хорошо еще нам никто не навалял за это дело…
«Помнишь, как к медсестрам из Госпиталя за спиртом бегали?»
Убей, не помню, значит — не бегал. Или бегал?
Увы, далеко не все, как оказалось, мы помним. Память избирательна, то что значимо для тебя, отложилось яркой вспышкой, взрывом в глубинах сознания и периодически мучает ностальгией, приходя картинками прошлой жизни, вкусом прошлых лет, забытых эмоций во сне, то совершенно ничего не значит для людей, живших в это время на одной с тобой планете, в одной стране, даже в одном общежитии. А что-то значит, и именно это сближает, заставляет увлажняться глаза, искать старые телефоны, и надеяться, что все это будет вечно. И всегда кажется, что еще будет время, вот соберусь с мыслями, все как следует вспомню и напишу, надо бы собраться всем… Не будет лучшего времени, чем сейчас, сегодня, когда ты об этом только подумал, нечего откладывать, это все иллюзии, что будет время — его, увы, катастрофически не хватает на всех и для всего. Поэтому я и решил описать свой первый виток рабочей карьеры, пусть и такой замысловатый, именно сейчас.
Вся жизнь в колонии четко делилась на собственно работу, и на «внерабочее» время, которое, однако, редко можно было назвать совершенно свободным. Нет, конечно, удавалось и в город выбираться, не каждый день, но удавалось по магазинам или так, погулять по улицам. Совместные праздники отмечать разрешалось. Всегда оставалась в запасе ночь: и для книг и для писем…
Работа переводчика — не в собственно переводе переговоров, приемов, встреч, лекций, но и в «обслуживании» специалиста — подай, принеси, сходить в город, в дуккян, поторговаться. При нормальных отношениях ничего сверхсложного в этой сервисной составляющей нет, хуже, когда хабир по каким-то причинам, чаще просто из-за нереализованных начальственных амбиций, принимает позу начальника и «ставит» переводчика, т. е. играет в настоящую армию, по типу «я начальник — ты дурак», а это, к сожалению, бывало часто.
Из разряда переводческих анекдотов рассказы о том, как Главный Военный Советник в одной из арабских стран откомандировал на родину переводчика, который не сумел «перевести» в его беседе с каким-то министром эмоциональную фразу: «Прут как к теще на буфет». Трудно объяснить человеку, не имеющему понятия о филологии и вообще иностранных языках, как пластах разных культур, концентрированного сознания разных народов, что ни слова, ни тем более пословицы не переводятся. Переводится смысл, могут совпадать образы, но далеко не всегда, так что бедный переводчик как бы ни старался «перевести» эскападу про тещин буфет просто не мог, если б только волей обстоятельств и в силу своего фантастического профессионализма знал, какую причудливую форму такая сугубо русская метафора имеет в языке арабском. Но это, повторяю, из области
Способов загрузить подчиненного по полной программе у армейского командира, коим является хабир, полно, бороться с произволом — себе дороже, поэтому, бывало, накапливалось глухое раздражение, «сносило» в оппозицию, огрызались по молодости!
Сейчас смешно вспомнить, как-то меня мой начальник группы военврачей, полковник Гриценко, прилюдно дернул за волосы, с комментарием, что, дескать, неуставная стрижка… Я вспылил: «Товарищ полковник, я — офицер!!!», дескать, что вы себе позволяете, я не солдат срочной службы. Но гораздо чаще местью хабиров было принуждение к исполнению всяческих регламентов, инструкций, загрузка никчемным многостраничным переводом, или принуждение к иступленному изучению трудов классиков марксизма-ленинизма на почти ежедневных политзанятиях, контроль за личным временем (могли вызвать в любое время), и принуждение к спортивным мероприятиям, или самодеятельности.
«Общественная» жизнь, в ее социалистическом смысле, устроена была весьма затейливо, затратно в смысле времени: если всем, чем предписано, заниматься, то его, времени, вообще не должно было хватать ни та что. Я совсем не против общих субботников, спортивных состязаний, концертов, но трудно на все это согласиться из-под палки, как ни крути, через какое-то время начинает тошнить от необходимости участия в коллективном действии, каким бы «веселым» он ни было.
Причем, это ощущение, оно безвременно — равно относится к любой общественно-экономической формации, будь то капитализм, коммунизм или еще что. Наверное, именно после «социалистических общественных мероприятий» у меня выработалась такая жуткая идиосинкразия к коллективным действиям, праздникам в кавычках, из под палки, осененным внешне пристойными лозунгами, вроде «мы вместе — одна семья», «вперед к победе..».
Праздник — это коллективная идентификация, где-то я недавно прочитал формулу. Но как быть с идентификацией по принуждению? Какой же это, к дьяволу, праздник тогда???
Нынешняя корпоративная жизнь во многом похожа на приснопамятную «соцреальность» именно, зачастую принуждением, как я говорю, формой «интеллектуального рабства», когда тебя, в общем-то, и не спрашивают, хочешь ты плясать, или не хочешь, или интересно ли тебе слушать лекцию о международном положении, или еще хуже читать ее, готовить.
Поддерживать корпоративную лояльность, присягать на верность «системе» — вот краеугольный смысл всех коллективных мероприятий тогдашнего (да и сегодняшнего?) времени. Понятно, что не бывает всем все интересно и элемент идеологического принуждения, безусловно, сохранится в любой культуре, любом человеческом общежитии, и очень трудно держать эту грань, между разумным и безумием… Не у всех получается, знаете.
В институте я с удовольствием, и, заметьте, без всякого внешнего принуждения активно писал и ставил спектакли, полномасштабные сценические действа, и на русском и на английском, в которых принимали участие по 30–40 человек (!!), а это тот еще менеджмент! Сам все время играл на сцене, хотя, как режиссеру, неудобно было брать на себя главные роли, но, каюсь, иногда бывало. В Сане я сразу был Замполитом подполковником Бабаком «замечен», как склонный к художественной самодеятельности, чего и не скрывал, и был немедленно принужден… петь в хоре!!
Вот, при всем моем уважении и даже любви к сцене, эта засада была тяжелым испытанием на психологическую прочность. В хоре я не пою по жизни, не люблю, не понимаю смысла, я люблю солировать, и в прямом, и в переносном смысле. Однако пришлось. И все-таки нишу для самовыражения я нашел — нужен был срочно дуэт в концерт, в Посольстве, у нас, у военных, не хватало песенных номеров!!. С женой одного специалиста, врача-анестезиолога Володи (который при этом, тут же играл на баяне, аккомпанировал), мы пели: