Мистер Хайд
Шрифт:
— Думаю, что отвратительные. Не люблю женщин, отдающих себя целиком глупым увлечениям.
— Не стоит говорить об этом. Итак, о вас заботилась добросердечная служанка. Вы ходили в лицей?
— Да. Учился я хорошо. Но никогда не чувствовал в себе уверенности. Ведь одно мое имя вызывало самые разнообразные толки. Стоило только кому-нибудь на меня пристально посмотреть, и я сразу замыкался в себе. Даже тетя, разговаривая со мной, жалостливо покачивала головой.
— Давайте подведем итоги. Обоснованно или нет, но вы все время испытывали ощущение, что находитесь в изоляции?
— Именно так. И я видел только один способ вырваться из нее: работать больше других.
— Вы при этом присутствовали?
— И да и нет. Я занимался у себя на чердаке. Начавшийся шум заставил меня подбежать к слуховому окну. Мне удалось восстановить ход событий, но все это очень расплывчато. Тетка разбудила Жюльенну. Вдвоем они побежали к сараю. Приехали пожарные. Спасти удалось не много, а тетя умудрилась получить ожоги на руках. Санитары в белых халатах отнесли ее на носилках к машине «Скорой помощи».
— Э-э… простите, тот же вопрос: сколько вам было лег?
— Думаю, около десяти, я ведь учился в четвертом классе. Потом меня поместили интерном в лицей. Я никогда не выходил за его стены. Тетка, не знаю почему, возненавидела меня до такой степени, что вы не можете себе даже представить. В ее глазах я был сыном поджигателя. А в мозгу у нее между двумя событиями установилась какая-то мистическая связь. По счастью, получив аттестат, я смог устроиться в редакцию газеты «Депеш де л’ Уэст». Всего лишь рассыльным, мальчиком на побегушках, но у меня появилось время читать, расширять свои знания. Но главное — я вдыхал запах чернил, рукописей, печатного текста. Я очутился в прихожей писательского ремесла. И уже не захотел из нее выходить. Связал себя с бумагой. Все остальное исчезло. Свое убогое детство, эту сплошную череду неудач, я выкинул из-головы. Я как будто заново родился в издательстве Дельпоццо. Вырос там, добился успеха. Мало- помалу, как девушка становится женщиной, я превратился в писателя. Вы и все прочие принимаете пищу, чтобы вырабатывать кровь. У меня же все, что я поглощаю, превращается в слова. Вернее, превращалось, увы. Эта удивительная алхимическая реакция прекратилась.
— Полноте, — проговорил врач, — не будем терять хладнокровия. Эта алхимическая реакция, как вы говорите, исчезла — как? Постепенно или сразу?
— Почти сразу.
— А точнее?
— С момента свадьбы.
— Вот как! Значит, искать надо в этом направлении.
Зазвонил телефон. Врач снял трубку, резким тоном ответил:
— Прошу вас, Жермена. Не отвлекайте меня. Ни под каким предлогом.
Вновь обратился к Жантому.
— Как давно вы женились?
— Признаюсь, мне кажется, очень давно, — ответил Жантом. — Если бы свадьбы назывались не серебряными, золотыми или бриллиантовыми, а терновыми, кактусовыми и занозными, я бы мог лучше вам объяснить.
— Черт побери! Этим все сказано.
— Я женат шесть лет. Жена… ну кто ее не знает… Валери Ласаль.
— Романистка?
— Если угодно, да. Романистка. Мы встретились на приеме, организованном издательствами Дельпоццо и «Галлимар» по случаю присуждения мне премии Четырех жюри… Ну! Не смейтесь! Как и вы, я считаю, что для присуждения книге премии три из четырех жюри лишние. Но я все равно испытывал такое счастье, что был готов обнять кого угодно, и к несчастью, руки мои замкнулись на Мириам… Да, ее зовут Мириам.
— Очень красивая женщина, если судить по фотографиям.
— Дело вкуса. Она старше меня на пять лет. Ладно, оставим это. Не ее вина. Она родилась на Гваделупе в семье мелкого таможенного
— Конечно. Продолжайте.
— Так вот, после смерти матери они с отцом приехали во Францию. Отец вышел на пенсию и вскоре отправился в лучший мир. О нескольких следующих годах своей жизни она никогда особо не распространялась. Порой у меня складывалось впечатление, что она вела себя довольно легкомысленно. Потом вышел ее первый роман, написанный крайне небрежно. Но нынешняя публика упивается такими поделками, и ей устроили настоящую овацию. Угадайте, сколько она зарабатывает. Нет, даже не пытайтесь. В среднем четыреста тысяч.
— А вы? — спросил врач. — Сколько получаете вы?
— В лучшем случае сорок пять — пятьдесят тысяч.
Оба помолчали, потом врач покачал головой.
— В этом причина вашего разлада?
— Не думаю, доктор. Два писателя в семье могут не ладить, допускаю. Такое случается. Тогда они просто расстаются, и каждый идет своим путем.
— А почему вы этого не делаете?
— Потому что у нас речь идет не о хорошей или плохой семье. Совсем нет. Истина, страшная истина, состоит в том, что один из нас процветает за счет другого, один из нас пьет кровь другого. А другой — это ведь я, не написавший за все время совместной жизни ни единой достойной строчки. Вот почему я здесь.
— А как с сексом?
— Полный ноль.
— А до свадьбы?
— Мы мимолетом встречались, но не из-за физического влечения, а потому, что каждому писателю необходимо получить определенный опыт.
— Но тогда объясните мне, как же вы живете? В одной квартире?
— Нет. На разных этажах.
— А обедаете? Вместе?
— Нет. Я хожу в ресторан. Мириам же привыкла есть что угодно, например, салат из сырых овощей или бутерброды с анчоусами, и при этом все время курит, перечитывая написанное утром.
— Значит, вы никогда не разговариваете?
— Напротив. Ей очень нравится узнавать, с кем я встречаюсь, быть в курсе сплетен, всякой болтовни, разговоров, которые процветают в нашей среде. Поэтому время от времени она угощает меня чем-нибудь экзотическим, отчего у меня начинается изжога. Мы просто разговариваем.
— Ей известно, как вы оцениваете ее таланты?
— Вы имеете в виду то, что она производит? Разумеется.
— А она знает, что вы больше ничего не пишете?
— Она это видит. Но боится, как бы я не вылез с новым бестселлером. И думаю, доктор, что она настороже, готова преградить мне дорогу… Согласен. Это бред. Но мы — как гладиаторы, ждем момента, когда можно свести друг с другом счеты.
— Если я вас хорошо понимаю, вы готовы возложить на нее ответственность за отсутствие у вас творческих сил.
Жантом собрался с мыслями, взвешивая «за» и «против».
— Не знаю, — в конце концов проговорил он.
— Вы не пытались путешествовать?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я придерживаюсь своих привычек.
— А может, по другой причине, если позволите? Возможно, вы страшитесь, что вдали от жены и от ее влияния вы все равно останетесь бесплодным… То, что я вам сейчас говорю, очень важно. Поймите, истинную первопричину вашего нынешнего состояния надо, несомненно, искать гораздо глубже. Дорогой мой, все выглядит так, будто ваш брак просто спровоцировал рецидив невроза. Вещи следует называть своими именами. Но не хочу вас утомлять. Для проформы я вас обследую. Вы, разумеется, ведете неправильный образ жизни. Через неделю вы ко мне зайдете. Мы еще поговорим. Попытаюсь снять заторможенность, поскольку вы замкнулись на себе. И если вам нужен совет…