Мистериальная реальность
Шрифт:
И, следуя указам добродетели,
в печали разумом ты утешение ищи.
Или:
Когда на будущее взглянешь, как на прошлое,
то страхи неизвестности возможно одолеть.
Представить надобно, что завершение хорошее;
а если нет – что попусту о прошлом сожалеть.
Поли ещё не была уверена в том, что
Поэт не призван говорить о преходящем,
презренная политика – не тема для него.
Но она не сомневалась:
Он призван быть вперёд и вверх смотрящим –
на небесах – отечество его.
Пришло
Всё идёт своим путём.
Я за свой путь отвечаю
и за то, куда и кем ведом,
вижу ль цель, или глаза на правду закрываю.
Поли открывает глаза и смотрит на витражное окно в форме креста.
– Господи, помоги!
В глазах появляется резь… Боль постепенно растворяется в слезах. Серый кокон рассеивается. Душа становится всё более прозрачной для Света. И в заключительной части симфонии нарастающая интенсивность звучания способствует окрылению души и подъёму в мощном восходящем потоке всё большего созвучия с тем, что свободно от земных печалей…
Твоей улыбкой улыбается мне солнце
Зарождаясь в Горних далях,
в дольний мир с Небес летит
Свет Любви не иссякая.
Ты его в себя впусти!
Когда эта земная жизнь Поли, перевалив через половину (по меркам времени Данте), катилась, если не под явный уклон, то, во всяком случае, по накатанной наклонной плоскости, и она не задумывалась, что у этого движения может быть только одно направление к конечной станции с названием, которое меньше всего хотело бы слышать человеческое ухо, для её души открылась возможность преодолеть притяженье земли, изменить направление движения с падения на подъём и соответственно изменить станцию назначения.
Импульсом послужило событие, которое со стороны могло бы показаться незначительным, но, по её тогдашнему внутреннему восприятию, совершенно небывалое. И проводником к заоблачным высям в отличие от Дантовского Вергилия, умудрённого жизнью и познаньями, оказался юнец – правда, легкокрылый.
Находясь вдвоем в маленьком помещении по восемь часов ежедневно (кроме праздников и выходных), они вынуждены были терпеть друг друга. Это было не просто из-за свободолюбия и склонности к авторитарным проявлениям обоих.
При всём разнообразии интернетовских впечатлений (работой они не были перегружены) у Поли порой появлялось желание живого общения. На правах старшей она позволяла себе вторгаться в пространство своего молодого коллеги. В некоторых случаях это было оправдано. Например, когда то, что трудно назвать музыкой, вырываясь из его компьютера, дребезжало на металлических предметах и на её барабанных перепонках, она восклицала:
– Как можно такое слушать!?
– Я не лезу в ваши дела, и вы не лезьте в мои.
– Если тебе громыханье помогает работать, то мне мешает.
– А вы работаете? – произносит Адам с усмешкой.
– Я думаю, – и Поли действительно начинает думать… о письме интернетовского корреспондента.
Перепалки
Случившееся в одно солнечное утро было полной неожиданностью для обоих.
На расстоянии протянутой руки
В них чудное мгновение таилось.
Часы, и дни, и месяцы текли.
Могло и не случиться – но случилось.
Адам, стоя у окна, поворачивается лицом к Еве и смотрит в её глаза своими большими миндалевидными глазами.
Вдруг встретились глаза … и мир исчез.
Оборвалась на полуслове фраза.
Нечаянною щедростью небес
Вмиг в невозможном очутились разом.
Происходит нечто удивительное.
Два взгляда встретились,
Слились в один
И вечность обрели
Единым созерцаньем.
Ева не может оторваться от этих глаз, попадает в какое-то неведомое измерение, новую вселенную, предвосхищение которой чем-то в ней, что больше мыслей, чувств, воображения, происходило иногда во сне.
Осуществилась надежда на казавшееся невозможным.
Их глаза встретились, как два странника из разных миров и разных времён, неожиданно заговоривших на одном языке и радостно поражённых этим.
Проникновение в запредельное длилось недолго в реальном по земным измерениям времени, но в Поли осталось осознание обретения бесконечно важного.
В глаза Адама, после их встречи с её глазами, всё время хотелось взглянуть. Она смотрела на них сбоку. Они были такими нежными, и длинные ресницы трепетали над ними.
Отношения Адама и Поли изменились. Они часто смеялись по разным поводам. Из его компьютера стала звучать музыка времён её молодости. Если кто-то заходил, когда они увлечённо говорили, они одновременно замолкали (хоть разговор и не был интимным, они не хотели постороннего вторжения).
Для Поли невозможность земного семейного счастья из-за большой разницы в возрасте была гарантией того, что её чувству ничто не угрожает: ни ревность, ни желание захвата и удержания, ни даже опасение за неразделённость. Приподнятость этого чувства над повседневным сделали его бестелесным (чисто духовным) и радостным.
На Адама же Поли странно действовала. Он ей не доверял:
– Вы смотрите такими честными глазами (может даже пребывая в уверенности, что искренни) и обманываете.
Сквозь возмущение её якобы неискренностью, явно звучавшее в его голосе, Поли – как ни странно – слышалось признание в любви.
В другой раз, когда он произнёс:
– Вы хуже наркотика. Наркотик можно не принимать, – в его голосе улавливалось страдание, в то время как на губах была блаженная улыбка.
Для неё он был лучше всякого наркотика. Стоило представить его глаза, и спокойная чистая радость наполняла её сердце и любовью изливалась на всех и всё. Поэтическое вдохновение стало частым гостем.