Мистериозо
Шрифт:
Уставившись в зеркало, он пристально разглядывал свое лицо. Лицо как лицо. Никаких особых примет. Прямой нос, узкие губы, темно-русые коротко стриженные волосы, футболка, обручальное кольцо. Больше ничего. Даже лысина не вырисовывается. Мужчина средних лет. Двое детей-подростков. Никаких особых примет.
Никаких примет вовсе.
Он рассмеялся, и его смех отозвался пустым эхом. Горький, одинокий смех отправленного в отставку полицейского низшего звена.
— Происхождение сильного кровоизлияния в двух местах, в затылочной части головы, не установлено, — сказал Ульф Мортенсон.
Пауль Йельм
— Разве вы не разговаривалис заложниками?
— Мы делаем нашу работу, а вы делайте свою. Может, и разговаривали. Но скорее нет, чем да. По показаниям судебного врача, внутричерепные повреждения были нанесены стволом ружья. Вы вырвали оружие у раненого и ударили его по голове?
— Так вы не разговаривали с заложниками…
Мортенсон и Грундстрём теперь сидели плечо к плечу в обычной холодной стерильной комнате для допроса. Возможно, они разнюхали про уловку Брууна с магнитофоном. Они сидели молча и ждали, когда Йельм снова заговорит. Он продолжил:
— Падая, Фракулла уронил ружье на пол, и оно оказалось совсем рядом со служащим по имени Арвид Свенсон. Арвид Свенсон поднял его и прижал к голове преступника.
— И вы ему позволили?
— Я находился в пяти метрах от него.
— Но вы позволили ему прижать опасное заряженное оружие к голове безоружного человека.
— Никто не знал, в сознании он или нет, поэтому служащий Арвид Свенсон поступил правильно, забрав оружие. Конечно, остального ему делать не следовало. И я крикнул ему, чтобы он прекратил.
— Но ведь вы никак ему не помешали, не схватили за руку?
— Нет. Но он сам через некоторое время отложил ружье в сторону.
— Через некоторое время… это сколько именно?
— Столько, сколько мне понадобилось, чтобы выблевать весь завтрак.
Пауза. Наконец Мортенсон медленно и зло изрек:
— Итак, при выполнении самовольной миссии, в то время как вам следовало бы ждать приезда специалистов, вы вдруг выходите из игры по причине нарушенного пищеварения. А что если бы Свенсон застрелил преступника или если бы преступник очнулся, что тогда произошло бы? Вы оставили слишком много свободных нитей, никак не закрепив их.
— Перегибаете, — сказал Йельм.
— Что? — переспросил Мортенсон.
— Меня вырвало именно потому, что преступник был мною обезврежен. Ведь я впервые в жизни стрелял в человека. Надо полагать, вам это известно.
— Разумеется. Но только не в разгар чрезвычайно важной операции, которую вы по собственному почину решили осуществить в одиночку.
Мортенсон полистал свои бумаги и через некоторое время продолжил:
— Вот небольшая выписка из длинного перечня ваших действий, вызывающих подозрения. В общем и целом она выглядит так. Первое: вы вошли в здание один, несмотря на то, что спецназ был уже в дороге. Второе: вы крикнули без предупреждения, стоя прямо у двери. Третье: вы утверждали, что безоружны, в то время как прятали за поясом пистолет. Четвертое: ведя переговоры с преступником, вы лгали ему. Пятое: вы произвели выстрел из нерегламентированной позиции. Шестое: вы не разоружили преступника после выстрела. Седьмое: вы позволили отчаявшемуся заложнику злоупотребить оружием, в результате чего тот едва не застрелил преступника. Догадываетесь, какая перед нами встает проблема?
Откашлявшись, взял слово Грундстрём:
— Помимо этого формального списка есть еще кое-какие детали, заслуживающие особого внимания. Они тоже очень
— Вы хотите наказать меня в назидание другим?
— Не хотим, а должны. Факты говорят о том, что вы принадлежите к наименее морально устойчивому контингенту полицейских, вы умеете хорошо говорить, а думать — возможно, даже слишком, хорошо. Но наша работа проста: не только вычищать из рядов полиции отдельных полицейских с гнильцой, это само собой, но и следить за тем, чтобы недопустимые настроения не получали официального одобрения. В этом мы чертовски близки к полицейскому государству. И так же устроено общество в целом. Мы не даем кромешному аду вырваться наружу. Проекциями наших собственных неудач. Голос народа — голос единственно правильного решения. И кожей этого рыхлого общественного тела является власть порядка. Здесь, на тонкой грани между порядком и хаосом, и находимся мы, подвергаясь опасности со всех сторон. Если кожа где-то порвется, то все внутренности общества вывалятся наружу. Вы понимаете, к чему может привести ваше небольшое своеволие? Я на самом деле хочу, чтобы вы поняли.
Йельм смотрел Грундстрёму прямо в глаза. И не мог точно определить, что именно он видит. Честолюбие и карьеризм, вступившие в конфликт с верностью долгу и порядочностью? Возможно. Или даже искреннее беспокойство за то, какие настроения будоражат умы тех, кто носит полицейскую форму. Грундстрёму никогда не быть для них просто коллегой, его задача — всегда оставаться в стороне, вне системы. Он претендовал на роль «супер-эго» всей полиции. Только сейчас Йельм осознал, сколь велики полномочия Грундстрёма. И, кажется, понял, зачем они ему даны.
Он опустил глаза и тихо ответил:
— Я всего лишь хотел разрешить критическую ситуацию так быстро, просто и хорошо, как смогу.
— Не бывает единичных поступков. — Грундстрём поймал взгляд Йельма. В его голосе мелькнул оттенок личного отношения. — Каждый поступок всегда связан с множеством других поступков.
— Я знал, что могу его спасти. Это все, чего я хотел.
Грундстрём не отвел глаз:
— Это действительно так? Загляни в свое сердце, Йельм.
С минуту они сидели, изучающе глядя друг на друга. Время летело быстро.
Ничего не происходило, только этот обмен взглядами.
Наконец Грундстрём со вздохом поднялся. Мортенсон последовал его примеру. Пока Никлас Грундстрём собирал свой портфель, Йельм заметил, что он еще совсем молод, практически его ровесник.
Мортенсон сказал:
— Для начала мы хотим, чтобы вы сдали свое удостоверение и табельное оружие. Далее, вы отстраняетесь от исполнения служебных обязанностей. Но допрос продолжится завтра. Еще ничего не кончено, Йельм.
Йельм положил на стол удостоверение полицейского и пистолет и вышел из комнаты для допросов. Он прикрыл за собой дверь наполовину, как делают все, кто любит подслушивать, и приложил ухо к узкой щели.