Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

Дашкова Полина Викторовна

Ося устраивал целые представления, ходил на руках, крутился колесом, делал двойное сальто. Когда он в лицах стал изображать Ленина и Троцкого, которые непременно пригласят юного индийского гимнаста в Кремль, чтобы научиться у него тайным приемам коллективного гипноза, Наталья Владимировна впервые рассмеялась.

– Конечно, у меня будет возможность прикончить

их, но ты знаешь, я противник убийства. Я их навсегда загипнотизирую, они станут веселыми и безобидными, как маленькие ручные макаки, и вся мировая общественность долго будет недоумевать, каким образом стайка дрессированных животных сумела захватить власть и три года корчить из себя правительство России.

Номер «Крымских ведомостей», в которых был напечатан список погибших солдат и офицеров, принес сосед, старый одинокий профессор. Наталья Владимировна тихо вскрикнула, увидев имя полковника Данилова. Но Ося тут же сказал:

– Ерунда! Ошибка! Даже думать не смей об этом!

А на следующий день явился доктор Потапенко и сообщил, что Данилов жив, лежит в госпитале.

Берег исчез. Вокруг было открытое спокойное море. Далеко впереди, на востоке, на фоне закатного солнца и тонких нежно-лиловых облаков видны были силуэты еще двух кораблей. Ося бродил по нижней палубе. Там сидели и лежали люди. Кто-то пил, закусывал воблой, черными, как уголь, сухарями, гнилыми яблоками. Кто-то спал, храпел и бормотал во сне. Чубатый парень в бушлате бренчал на балалайке, скалил стальные зубы, уныло выкрикивал матерные частушки. Рядом рыжеволосая женщина в шинели, накинутой на бархатное бальное платье, кормила грудью младенца. Невозможно было отличить военных и казаков от штатских, лавочников от биндюжников. Молодые выглядели стариками, старики, исхудавшие до прозрачности, походили на маленьких беловолосых детей. Мужчины в женских шалях, женщины, стриженные после тифа, в солдатских сапогах, в гимнастерках и штанах галифе.

Свежий морской бриз не мог заглушить запахи перегара, давно немытых тел, вонь открытого корабельного гальюна. Там две старухи

полоскали в тазике врангелевские пятисотрублевки. Бумаги не было. Пассажиры подтирались деньгами, старушки доставали купюры, отмывали, сушили, складывали в большую хозяйственную кошелку.

Ося ушел подальше, к носу, отыскал место у борта. Два другие корабля исчезли. Вокруг только дымчато-голубая морская гладь. Огромное малиновое солнце мягко коснулось горизонта и застыло, как будто хотело перевести дыхание, взглянуть на уходящий день, на корабль, плывущий в неизвестность, к чужим берегам, на людей, которые навсегда покидали свою голодную, искалеченную, кровавую родину.

В последнее время Осе редко удавалось остаться в одиночестве, он носился по городу, бегал на толкучку, выменивал вещи и драгоценности на еду, дрова, керосин. Он научился торговаться, жарить на касторовом масле оладьи из картофельных очисток, варить желудевый кофе, штопать носки, лихо сочинять очерки для «Крымского вестника». Очерки печатали и даже платили деньги, те самые врангелевские купюры, которыми уже давно можно было подтираться в сортире.

Когда-то роскошный дом графа Руттера почти развалился. За два года войны его трижды грабили, выбили стекла, сняли двери с петель, на починку не было средств. Осины приемные родители болели, слабели, впадали в отчаяние и стали беспомощны, как малые дети. Он кормил их и старался развеселить. Он придумывал свои бесконечные истории, но не успевал записывать. Отца он все-таки потерял. Маму Наточку удалось сберечь и поставить на ноги.

И вот теперь все кончилось. Корабль плывет, вокруг море, небо. Здесь, на носу, почти не слышно зловония и унылого гула толпы на палубе. Осе казалось, что как только он остановится после бесконечной двухлетней гонки, сразу начнет сам собой складываться сюжет большого, настоящего, взрослого романа. Но пока в голове его звучало лишь одно:

«Господи, прошу Тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы все, кого я люблю, остались живы!»