Мистицизм
Шрифт:
В этом, равно как и во многих других видах искусства, первым требованием обучения является необходимость смиренно подчиниться дисциплине и извлечь уроки из переживаний прошлого. Традиция идет рука об руку с переживаниями: прошлое человечества сотрудничает с настоящим. Каждая новая жаждущая душа, устремившаяся к великому идеалу Любви, находит на стезе к Реальности вехи, оставленные другими. Если она оказывается достаточно мудрой, она присматривается к ним и обнаруживает в них средство для успешного достижения желаемого, а не ограничение своей свободы, без которой невозможно никакое мистическое развитие. Верно и то, что на своих последних этапах мистическое развитие подразумевает совершенствование в одиночестве, "полет от Единого к Единому", — хотя ни одно духовное достижение никогда не совершается in vacua, [674] оно изменяет облик вселенной других людей. И в то же время в мистицизме, как и в других начинаниях, человек не может отделить личную историю от истории человечества.
674
В пустоте (лат.).
675
Горе одиноким! (лат.)
Обучение, которое традиция всегда предписывала мистику, состоит в постепенном развитии у себя склонности к глубокому сосредоточению, обретении дара духовного внимания. Чтобы мистик мог созерцать Абсолют, ему недостаточно научиться непроизвольно "осознавать Его", — как одного обладания зрением или слухом, какими бы острыми они ни были, мало для того, чтобы человек мог по-настоящему оценить — то есть не без пользы увидеть и услышать — великие художественные полотна и музыкальные произведения. Для того чтобы оценить их, он должен развить у себя способность воспринимать и откликаться. Более того, сама Природа не спешит открывать свои тайны тем, кто просто смотрит и слушает. Качество зрения и слуха на любом уровне сознания определяются не остротой чувственного восприятия, а изменением отношения со стороны всей личности. Это изменение подразумевает созерцание — то есть самозабвенную внимательность, глубокое сосредоточение, саморастворение Я, создающее подлинное взаимодействие между видящим и видимым.
Таким образом, созерцание в самом общем смысле представляет собой способность, которую мы можем — а подчас просто обязаны — применять к своему восприятию не только Божественной Реальности, но и всего вообще. Оно представляет собой ментальное отношение, через которое все вещи раскрывают перед нами тайну своего существования. Все люди искусства неизбежно, в той или иной мере, являются созерцателями. В той мере, в которой они беззаветно ему отдаются, они видят Творение глазами Бога. [676] Едва ли "незамутненная чистота зрения" означает нечто отличное от этого. Лишь с помощью этой чистоты артистические натуры получают возможность узнать подлинный облик вещей, который затем демонстрируют миру в своих произведениях. Предлагаю всем, для кого эти соображения кажутся синтезом расхожих идей из области психологии и метафизики, освободиться от предрассудков и проверить их истинность опытным путем. Если вы будете терпеливы и непредвзяты — и если не относитесь к тому меньшинству, которое по своей натуре не способно вынести такое испытание, как элементарный акт созерцания, — вы закончите этот эксперимент с ощущением, что приобрели некоторое новое знание о взаимодействии человеческого ума и внешнего мира.
676
"Созерцатель и человек искусства, — говорит Маритен, — имеют между собой много общего… Созерцатель имеет дело с той самой первопричиной, из которой проистекает все, и потому он знает место и роль искусства, он понимает художника. Человек же искусства не может судить о созерцателе, однако может интуитивно догадываться о его величии. Если он по-настоящему любит Красоту и если душевные изъяны и пороки не сковывают широту его души, он сам может перейти на сторону созерцателя и тем самым приобщиться Любви и Красоты" (J.Maritain, "Art et Scholastique", p. 139).
Все, что требуется, — это ненадолго, по-особому — целостно — рассмотреть любой простой, конкретный, внешний объект. Этим объектом для созерцателя может стать практически все что угодно: картина, статуя, дерево, далекий горный склон, растение, бегущая вода или крохотные живые существа. Нам нет необходимости, подобно Канту, устремлять взор к звездному небу. "Маленькая вещь размером с лесной орешек" вполне подойдет нам, как она подошла когда-то Юлиане Норвичской. [677] Не забывайте, что мы нацелились на практический эксперимент и вовсе не собираемся просто рассуждать о пантеизме и на прочие отвлеченные темы.
677
"Revelations of Divine Love", cap. V.
Теперь
Увиденный такими глазами зауряднейший чертополох становится небесной орхидеей, а рябая курица — жар-птицей. Наши верные друзья — деревья, облака и реки — посвящают нас в великие тайны, "воссиять могут золота ярче они" — для "ока, прозревающего Вечность". На какое-то мгновение мы погрузились в "жизнь Всего", и теперь нас роднит с природой вещей глубокая спокойная любовь. Между умом и некоторыми аспектами внешнего мира состоялось "мистическое бракосочетание". Cor ad cor loquitur — жизнь соприкоснулась с жизнью, но не в сфере поверхностного разума: ему доступно лишь осознание того, что было получено послание истины и красоты.
И всё описанное мы испытали лишь благодаря успокоению поверхностного разума; оно дается ценой прекращения хаотической рассудочной деятельности и полного посвящения себя одному объекту без всякой мысли о себе, вообще без мыслей. Рассуждать означает искажать: наш ум — не идеальное зеркало. Созерцатель, на каком бы уровне ни проявлялись его способности, довольствуется впечатлениями и готовностью открыться им навстречу. Однако такими скромными средствами ему удается познавать то, к чему невозможно приблизиться с помощью одного лишь интеллекта.
Сказанное не означает, будто этот, в общем достаточно заурядный, эксперимент может быть сопоставим с трансцендентальным созерцанием мистика. Однако, хотя и в малом масштабе — в сфере природных объектов, — наш опыт все же активизирует скрытые возможности человеческого восприятия. Чтобы постигать Невидимую Реальность, мистик развивает в себе те же наклонности, подчиняя их своему трансцендентальному чутью. Между подлинным видением в течение одного мгновения "цветка в замшелой стене" из стихотворения Теннисона и прозрением природы "вечной Истины, подлинной Любви и возлюбленной Вечности", несомненно, существует огромное различие. Однако и тот, и другой опыт становится возможным благодаря видению глазом души тогда, когда "мышление остановилось".
Эта сосредоточенная восприимчивость, отрешенное и неотступное наблюдение, при котором эмоции, воля и мысли сливаются воедино и перестают существовать, является секретом притягательности созерцания огня. Однако если созерцание Природы влечет за собой направление внимания к чему-то всецело отличному от нас и происходит в сфере доступного нашим органам чувств, то созерцание Духа, по мнению тех, кто его практикует, требует намеренного отказа рассматривать послания от органов чувств — ухода внутрь, или «интровертирования» восприятия, "путешествия к центру". Царство Божье, как известно, находится внутри, и, стало быть, искать его надлежит в самых сокровенных уголках Души. Мистик должен научиться так сосредоточивать внимание на объектах ментального мира, на своем Я, на всем невидимом и неосязаемом, чтобы забыть о всех видимых вещах. Ему следует так глубоко сосредоточиться на субъективных переживаниях, чтобы все внешнее растворилось и исчезло из виду. Он должен развить в себе эту способность целенаправленными занятиями — научиться усилием воли освобождать ум от кишащих в нем образов и необузданных мыслей. Выражаясь мистическим языком, он должен "погрузиться в пустоту" — в то незанятое пространство, куда не может проникнуть его суетливый житейский разум. Этот процесс собирания воедино и "обращения внутрь" всех потенциальных возможностей души представляет собой то, что называют интроверсией.
Интроверсия — это искусство, которым прирожденный мистик может постепенно овладеть в совершенстве подобно тому, как одаренный музыкант осваивает навыки музицирования на каком-либо музыкальном инструменте. В обоих случаях инструмент начинает звучать благодаря гению исполнителя, однако ни один гений не смог бы донести свои откровения до людей, если бы он не прошел курс обучения технике своего искусства. Подобное мистическое обучение, конечно, подразумевает наличие у индивида того, что можно совершенствовать. Совершенствование становится возможным тогда, когда человек переживает "новое рождение", когда у него пробуждается сокровенное естество. Процесс пробуждения глубинного Я — по сути психологический и подчиняется психологическим законам. В нем нет ничего непредсказуемого или патологического. В техническом смысле можно сказать, что здесь мы имеет дело с «обычным», а не со «сверхчувственным» созерцанием.