Мистификации Софи Зильбер
Шрифт:
Если глядеть сверху, то ледяной панцирь представлялся исчерченным причудливыми следами — можно было подумать, будто эти знаки нанесены для того, чтобы поведать неземным существам о нравах и обычаях здешних жителей.
В тот год и Амариллис Лугоцвет получила приглашение участвовать в знаменитых женских играх в «ледяные кегли»; из-за снежных завалов ей доставили его с большим трудом, — ведь даже ребятишки, ходившие колядовать со звездой и в течение многих лет забредавшие к ней сюда под рождество, на сей раз не одолели подъема. Поэтому не принять приглашение было бы просто неудобно.
Единственной представительницей рода фон Вейтерслебен была в то время Сидония — веселая,
Не желая привлекать к себе внимание, Амариллис Лугоцвет, что называется, поставила свою свечу под сосудом: била не в полную силу, а свое волшебное искусство пускала в ход лишь на пользу Сидонии, стараясь помочь ей проявить скрытый природный талант к этой старинной игре. И вот когда начало смеркаться, что в это время года происходит довольно рано, не кого иного, как Сидонию провозгласили королевой кеглей и с почестями проводили в нанятый для праздника трактир. Этих почестей она оказалась вполне достойна — ее бойкий язычок позволял ей не оставаться в долгу у самых языкатых женщин округи.
Рассевшись на деревянных скамьях, участницы состязаний пили знаменитый «лупичер» — чай с ромом, где, как говорили, было больше рома, чем чая, — закусывали «заячьими ушками», столь же знаменитым соленым печеньем, и хотя всем им еще приходилось греть застывшие руки о большие чайные кружки, языки уже оттаяли и работали вовсю — насмешки и шутки так и летали между столами.
Амариллис Лугоцвет, которой важно было оставаться в тени, не могла нарадоваться на остроумную Сидонию. Окрыленная «лупичером», та превзошла себя и не только успешно отражала словесные атаки, теснившие ее со всех сторон, но и сама наносила меткие удары, так что зал сотрясался от визгливого хохота женщин в мужской одежде, нередко — с намалеванными усами, меж тем как кое-кто из мужчин, прижавшись снаружи к стеклу, пытался выяснить, в чем причина смеха, до тех пор пока Сидония не приказала задернуть занавеси, а самых нахальных парней, тех, что то и дело совали нос в дверь, вытолкать взашей.
Сидония была, пожалуй, не самой приятной из дам фон Вейтерслебен, но зато самой большой затейницей. В какое бы общество ни случалось ей попасть, она вскоре становилась его душой, остроумия и находчивости ей было не занимать. Из всех фон Вейтерслебен у нее единственной был настоящий контакт с местными жителями. Она первая в семье не занималась с домашней учительницей, а ходила в местную школу и потому близко знала большинство своих сверстников, условия и обстоятельства их жизни. Потом она недолгое время пробыла в пансионе, откуда ее вскоре отослали за паясничанье и тоску по дому, которая на нее находила приступами.
У Сидонии был живой ум, а ее семья владела большой библиотекой, так что она по собственному почину быстро наверстала упущенное в пансионе, изучив все достойное изучения, и потому во время путешествий, которые совершала вместе с матерью, могла в худшем случае обнаружить пробел в знании этикета, но никак не в образовании, — наоборот, ей случалось блеснуть своими познаниями, хотя подчас на клоунский манер, от чего молодые люди, избранные для нее матерью в качестве возможных кавалеров, приходили в недоумение, однако Сидонию это не обескураживало: ее представление о подходящих для нее кавалерах сильно отличалось от представлений ее матери.
В поселке недолгое время поговаривали
Несмотря на присущий ей дар предвидения, Амариллис Лугоцвет не представляла себе, каким образом Сидония фон Вейтерслебен исполнит долг, за несколько поколений до нее возложенный на ее род, а теперь и на нее самое — зачать и родить дочь. Сидония как будто больше симпатизировала женщинам, чем мужчинам, с годами эта ее склонность усиливалась, и только ее острый язычок и природная находчивость мешали жителям поселка обратить внимание на это обстоятельство и, как бывает в подобных случаях, чесать языки и указывать на нее пальцем.
Сидония была из тех женщин, которые умеют взять свое, во всяком случае, если дело касается исполнения личных желаний, и когда ей удавалось, под видом комической сценки, невозбранно, у всех на глазах, поделывать то, что требует покрова тайны, то Амариллис Лугоцвет только диву давалась, хотя и не одобряла ее поведения. Так было и на сей раз. С нескрываемым удовольствием наблюдала она спектакль, который под оглушительный хохот остальных женщин разыгрывала Сидония, подражая повадкам мужчин — завсегдатаев трактира: сначала она хлопнула по заду кельнершу — единственную оставшуюся в женском платье, потом схватила ее за груди, выступавшие из-под тугого льняного корсажа, наконец с силой посадила растерявшуюся молодую девушку рядом с собой на скамейку и начала ее тискать, напевая ей на ухо вязким голосом непристойный куплетец.
В этой сценке было обаяние непосредственности, свойственное любительскому спектаклю, но именно такая нарочитая беспомощность доказывала большое актерское дарование Сидонии фон Вейтерслебен, — она сидела с видом молодого ландграфа, который заигрывает с народом — в поздний час развлекается с прислугой и по своему добродушию еще и на другой день снисходит до разговоров в нею.
«Лупичер» и веселье так разгорячили женщин, что они поснимали свои грубошерстные куртки и шляпы, их подобранные наверх волосы рассыпались по плечам, но этого им было мало, они стали еще расстегивать воротники и верхние пуговицы рубашек, взятых напрокат у мужей и братьев, видно было, как из-за пазухи у них буквально идет пар, и, чтобы немного освежиться, они принялись обмахиваться большими льняными мужскими платками.
Сидония даже поцеловала в губы юную кельнершу, чем так перепугала девушку, что та в ужасе высвободилась из ее объятий, а Сидония залилась подчеркнуто жизнерадостным смехом и тем спасла положение.
«Надо что-то предпринять», — подумала Амариллис Лугоцвет. У нее стал зреть некий план, и она уже сейчас испытывала острую радость, предвкушая, как будет проводить его в жизнь. Не впервой ей было осторожно направлять судьбы семейства фон Вейтерслебен. А раз дело идет о Сидонии — после Эйфеми, по прозвищу Фифи, самой любезной ее сердцу дамы фон Вейтерслебен, — то ее усилия разумеется, же пропадут даром. В эту минуту она чуть было не сделала промах — чуть было не закурила одну ив своих собственноручно набитых сигарет, но поскольку в те годы да еще в таком месте и в чисто женском обществе купить еще было не принято, это могло бы привлечь к ней всеобщее внимание, а как раз этого она и хотела избежать.