Мистификация
Шрифт:
– Видишь, – заявил Дик важно, умудренный двумя месяцами пребывания на рынке ценных бумаг. – В бизнесе старания ничего не значат. Все это обслуживание, пространство для ног под креслами стоили компании небольшое состояние. Посмотри на авиалинии с паршивой едой, узкими сиденьями и лозунгом "Надуй клиента!". Вот именно они делают деньги. Так что давай вложим наши капиталы в них.
Еще из Хьюстона мы позвонили и заказали номера в гостинице "Холидэй" на бульваре Уилшир в Бевер-ли-Хиллз. Для Ховарда это был бы очевидный выбор, решили мы, как из-за удобства, так и из-за анонимности. К тому же отель располагался неподалеку от гостиницы "Беверли-Хиллз", где Хьюз снимал отдельный особняк то ли десять, то ли пятнадцать лет назад, так что наш
– Хорошо, – сказал я. – Все сходится. Именно это и велел мне сделать Ховард. Ты на одной стороне, там никто не подслушает. А на другой стороне только улица. Запиши, Дик. Я включу этот пункт в предисловие к книге.
Другой причиной, по которой Хьюз выбрал Лос-Анджелес для следующей серии интервью, было его желание показать мне своего "Елового Гуся" [16] , гигантскую деревянную летающую лодку, укрытую под надежной охраной в двадцатиэтажном ангаре в Сан-Педро.
16
ХК-1 "Геркулес" – совместный проект Ховарда Хьюза и Генри Кайзера, крупнейшего судовладельца Америки. Самый большой самолет в истории авиастроения, по крайней мере по размаху крыльев (97,5 м). Взлетел единственный раз на высоту двадцать метров. Прозвище "Еловый Гусь" получил из-за того, что для обшивки корпуса в целях экономии материала в военное время использовали не металл, а фанеру, правда, не еловую, а березовую.
– Он пообещал мне провести экскурсию, – рассказывал я Беверли и Альберту в Нью-Йорке, а в беседе с Ральфом Грейвзом добавил: – Может, у меня даже получится достать фотографию. Он рядом с лодкой.
– Вот именно это нам и нужно, – сказал Грейвз. – Но если не получится сделать кадр с летающей лодкой, достаньте какой-нибудь свежий снимок, что-нибудь годящееся для обложки. Для нас это очень важно.
– Сделаю все от меня зависящее, – пообещал я... и наш план стал обретать форму. Как и все лучшие замыслы, этот был блестящей комбинацией простоты и безыскусности.
– Я так никогда и не посмотрю на "Елового Гуся", – объявил я Дику. – Ховард будет постоянно откладывать и откладывать, до тех пор пока не заболеет и не исчезнет.
– Точно, – отреагировал мой друг, – замечательно. Слишком легко будет проверить, видел ты самолет или нет. К тому же это может помочь позднее, если Ховард решит вонзить тебе кинжал в спину и начнет отрицать аутентичность книги. Ты всегда сможешь заявить, что он был очень болен, когда уезжал из Калифорнии, и заставить его дать показания в суде. А на это Хьюз никогда не пойдет. – Неожиданно на лицо Дика набежала тень сомнения, но потом он решительно тряхнул головой и заявил: – Никогда!
Два дня мы провели, прочесывая книжные магазины на Голливудском бульваре и покупая старые киножурналы, глянцевые издания со звездами 1930-х и 1940-х годов, с которыми у Хьюза могли быть романы, и различные книги по периоду. Я также взял интервью у адвоката по имени Артур Кроули, который подал иск на Ховарда, обвиняя его в том, что тот прослушивал его телефоны и подсадил "жучка" в офис в Тафт-билдинг на Голливудском бульваре. Потом побеседовал с юристом по имени Мосс, представлявшим интересы Пола Джаррико, сценариста, которого Хьюз уволил из своей компании "РКО Пикчерз" во время эпохи "охоты на ведьм" в киноиндустрии. В Голливуде, как и в Хьюстоне, Ховард был не слишком-то популярен. Согласно моему решению все это в книге подвергнется изменению. Хьюз, жуткий антикоммунист в начале пятидесятых годов, сейчас задумается о прошлом; поймет, что его засосало в воронку истерии эры Маккарти. Он станет более зрелым, спокойным. Он будет каяться.
– Мы сделаем из него более великого человека, чем он есть на самом деле, – сказал я Дику. –
На второе утро я прошелся по бульвару Уилшир до фотомастерской Беверли-Хиллз, отдал им в печать пленки, снятые мной в здании "Тайм-Лайф" и в Хьюстоне, а также катушку "Кодака" с фотографиями Нины на пляже Фигерал, попросив перевести все негативы на один обзорный лист. Возвратившись в отель, я обнаружил, что Дик развалился в мягком кресле и храпит. Послание было яснее ясного: пора отдохнуть. Ритм, заданный нами в Хьюстоне и Нью-Йорке, был чрезмерно бурным, мы устали и выдохлись.
– Поехали на юг в Двадцать Девять Пальм, – предложил я. – Там живет этот парень, Уильяме.
– Кто такой Уильяме?
– Пилот, который написал пространное письмо в "Лайф", где заявил, что Хьюз был никудышным пилотом.
– Ховарду бы это не понравилось, – заметил Дик, зевая. – Но перерыв нам не помешает.
По дороге на юг от Лос-Анджелеса с Диком случился приступ экологического пессимизма. Он сгорбился на сиденье и принялся жаловаться на смог, причитать о миллионах акрах пахотной земли, загубленной автотрассами, мотелями на одну ночь, свалками подержанных автомобилей, торговыми центрами и ресторанами, еда в которых так же безвкусна, как и их дизайн.
– А с шестьдесят второго года все стало только хуже, – заявил он. – Тогда, по крайней мере, людям время от времени на глаза попадались апельсиновые рощи.
Я вспомнил былые времена, и на какое-то время мы погрузились в воспоминания о весне и лете 1962 года, когда оба жили в Южной Калифорнии. Мы с моей второй женой Фэй приехали сюда из восьмимесячной поездки вокруг света, во время которой какое-то время жили в кашмирском плавучем доме, где я закончил роман, а потом переплыли на грузовом корабле весь Тихий океан. Высадившись в Калифорнии, мы сняли дом в городке Венеция у старого и бесконечно проповедующего самозваного гуру битников Лоуренса Липтона. Он провозглашал обеты "святой нищеты" для всех, кроме себя, разумеется. Дик и Джинетт жили чуть дальше на юг, на манхэттенском пляже. Саскинд по знакомству устроился на должность редактора в большой аэрокосмической компании в Эль-Сегундо. Несмотря на то что все технические таланты моего друга исчерпываются заменой перегоревшей лампочки, он работал над исследованием о возможности прямого полета на Луну с апломбом доктора философии. Спустя четыре месяца Дик улетел на Ибицу, вооруженный контрактом на создание книги, посвященной Первой мировой войне. "Целый год уйдет на сбор материала и написание, – вспомнил я его стенания, – каждое предложение придется выверять, как и во время моей двухмесячной каторги на технической редактуре, но..." – и он беспомощно пожал плечами, жертва неугомонной страсти стать "настоящим" писателем.
Я продержался чуть дольше, безуспешно пытаясь продать сценарии кинофильмов, телевизионные пьесы, начать новый роман; сводить концы с концами помогало преподавание художественного сочинительства в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса и периодические партии в покер в Гардене. Из тех дней в память врезались бесконечные ссоры с Фэй и кошмарное время, когда мой сын Джошуа, родившийся на три месяца раньше срока и весивший при рождении меньше двух фунтов, боролся за жизнь в барокамере. Я все еще думал о Джоше – ему уже исполнилось десять, он жил с Фэй и ее новым мужем в Англии, – когда Дик увидел знак на дороге и спросил:
– Чего ты там говорил о Двадцати Девяти Пальмах? У нас есть копия письма Уильямса. А в реальности нам этого парня видеть не стоит. Слишком много знаний – штука опасная.
– Да ты просто ленивый ублюдок.
– А ты?
– Еще ленивее, – признал я. – Как насчет Палм-Спрингс? Там живет моя тетя Биб. Было бы хорошо повидать ее. К тому же это ближе.
– Энергичная исследовательская команда Саскинда и Ирвинга только что приняла еще одно жизненно важное, сберегающее массу времени решение! – И Дик разразился утробным хохотом.