Мистика и реальность.
Шрифт:
«Бабушка, им там грустно, – теребила бабушку Лиза. – Почему вы их не достанете? Отвезём их домой, там и повесим!»
«Эх, Лизонька! – вздыхала бабушка. – Не буди лихо, пока оно тихо. Ты мала ещё, вот и помалкивай. А то услышат, заклюют».
Во время ремонта внутри дома всё сломали и положили новые полы и потолок. Старые прогнившие доски и мусор в огромном количестве долгое время лежали под окнами дома. Лиза, которую привезли на летние каникулы, обожала лазить по этим доскам и перебирать мусор. Бабушка пеняла ей, называла «курицей», но Лизка с непонятным самой упорством рылась в куче, её словно магнитом тянуло к ней. Казалось, весь хлам был изучен вдоль и поперёк, только он откуда-то взялся там – этот крест. Луч вышедшего из-за тучи солнца упал на кучу, и внезапно что-то сверкнуло в ней. В тот день гремело с самого раннего утра. Гроза осторожной большой кошкой кружила вокруг деревни, изредка порыкивая
Во время грозы бабушка неизменно начинала: « Отче наш! Иже еси на небеси, да светится имя твое, да придет царствие твое…»
Лиза с детства запомнила молитву «Отче наш». И всегда в трудные минуты или в отчаянии она бесконечно повторяла знакомые слова про себя, словно мантру кришнаит, перебирала их в уме, как перебирает чётки мусульманин. Боль отступала, отчаянье отпускало, и приходила надежда. Так и тогда – Лизка замерла и про себя начала проговаривать спасительные слова. Ничего не трещало, не искрило, а детское любопытство пересилило испуг. Еле переставляя, словно ватные ноги, девочка приблизилась к злосчастной куче и увидела, что из трухи и старых газет виднеется полоска серебристого цвета.
«Может фольга от шоколадки?» – подумала Лизавета, подцепила двумя пальцами неизвестный предмет и потянула его на себя.
Он был слишком крупным и тяжёлым для фольги. Прикрывавшая его труха начала осыпаться, и Лизка вытащила, наконец, большой старинный серебряный крест с изображением распятого Христа. Она опрометью бросилась показывать его бабушке. На крыльце ей преградил дорогу её дядюшка – один из семейства жаб. Он крепко схватил Лизку за руку и, выкручивая её, свистевшим от злости шёпотом поинтересовался, куда это она летит, как на пожар. Лиза, пытаясь вырвать руку, в испуге заорала: «Ба!!!!»
Бабушка выскочила на крыльцо, и старый садист тут же отпустил девочку.
«Ну что случилось, что голосишь?» – спросила бабушка Лизу.
А старый хрыч тем временем покуривал папироску, отвернувшись от них, словно происходящее его никак не касалось. Лизка молча, со слезами на глазах протянула бабушке находку. Та охнула протяжно, а дядька коршуном развернулся к ним, и алчно заблестевшими глазами уставился на крест. Он даже про папиросу забыл. Она так и дотлела до его пальцев, пока не обожгла. Он чертыхнулся, отшвырнул окурок и вкрадчиво издалека завёл: «Ай-ай-ай! Где ты, деточка, взяла его? Нашла? Как нехорошо!»
« Симка!» – обратился он, к молча стоявшей бабушке. – Ты-то чего молчишь? Знаешь ведь, что хорошего мало. Надо его в церковь отнести и священнику отдать. Давай сюда, я сам сделаю».
Он протянул руку, похожую на лапу хищной птицы, к Лизке. Она вопросительно взглянула
«Ой, горе, девка, горе…» – пробормотала она, повернулась и тоже вошла в сени.
В тот же год умер дедушка. Это случилось на самое седьмое ноября. А Лизка так ждала праздничного дня! Отец в первый раз пообещал взять её с собой на ноябрьскую демонстрацию. Она представляла, как будет держать в одной руке разноцветные шары, а в другой красный флажок, и махать им, проезжая на заводском грузовике, везущем огромные транспаранты, мимо людей, стоящих на Красной площади. И люди будут улыбаться, махать в ответ и кричать «ура-а-а-а!» «А-а-а-а-а!!!» – от такого воя проснулась Лизка в праздничное утро. Голосили бабушка и мама. Дед, до этого никогда не жаловавшийся на здоровье, рано утром пошёл в туалет, присел на стульчак, закурил папироску и умер. С тех пор седьмое ноября стало днём помин. А на демонстрацию Лизка так никогда и не сходила.
Потом стал сильно пить отец. Скандалы в семье не затихали ни на день. У пьяного отца были две стороны: сначала он всех любил, а потом с такой же силой ненавидел. В состоянии его агрессии, лучше было не попадаться ему на глаза, чтоб не нарваться на подзатыльники или порку. Он мог ударить или толкнуть бабушку и мать. Разбить от злости тарелку с супом об стену кухни, если ему только показалось, что еду поставили перед ним без должного почтения. Короче жизнь в доме напоминала неспящий вулкан, в любой момент готовый к извержению.
А ещё Лизка начала терять зрение. Мать, занятая бурной семейной жизнью не сразу заметила это. Головные боли у Лизаветы стали настолько часты и ужасны, что порой девочке казалось, её сознание ускользало, мир скрывался в темноте. Но даже там, за гранью не было спасения от монстра, грызшего мозг внутри её маленького черепа – властелина боли. Когда Лизу, наконец, отвели к врачу-окулисту, ей прописали очки с большими диоптриями, и боль была изгнана из её головы. Но зрение продолжало ухудшаться. Она не занималась физкультурой в школе, что давало лишний повод для насмешек одноклассникам. Не сдавала экзамены, что опять же вызывало их зависть и злобу. И к тому же дурацкие очки шли ей, как корове седло. О линзах в те времена и «слыхом не слыхивали, и видом не видывали». А во время родов вообще чуть Варьку не потеряла – в приёмном покое невнимательная акушерка прозевала, что Лизка с миопией высокой степени поступила. Кесарево делать поздно уже было. Хорошо, что врач, который щипцы умел накладывать, недалеко от роддома жил. Среди ночи за ним санитарку послали, на счастье, тот дома ночевал.
Все печальные события своей жизни – потери, промахи и неудачи Лизка с находкой далёкого детства не связывала. Все так живут, ни у кого гладко не бывает. Разве что везунчики где-то по миру и ходят, но их раз, два и обчёлся. Жизнь, как жизнь, не лучше и не хуже, чем у других. Только бабушка, жившая до самой смерти вместе с Лизой, всё вспоминала крест. А Лизка отмахивалась, не верила она во всю эту суеверную чепуху.
«Если бы, да кабы…» – любила говорить бабушка.
Чего гадать, когда Лизка теперь точно знала: у её мужа есть другая женщина – молоденькая девчонка, почти ровесница её Варьки. И это было ещё страшнее. Глядя на себя в зеркало, она видела уставшую расплывшуюся тётку, с тусклыми неухоженными волосами, погасшими глазами, неопределённого возраста после сорока. Где уж ей тягаться с хрупкой и эфемерной молодостью.
Он сказал, что уходит. Что другая женщина - любовь всей его жизни. Лизка не понимала: это с ней происходит, или сон такой ужасный снится? Почему она тогда никак не просыпается? Девчонки, ещё недавно так обожаемые им дочки – Варя его тоже отцом звала, ревели в голос, выдёргивали у него вещи из рук. Но муж с пустыми мёртвыми глазами и отсутствующим лицом продолжал заталкивать по сумкам свои пожитки. И ушёл в новую жизнь и любовь. Мир её, такой прочный и понятный, рухнул в одночасье. И Лиза не знала, что ей теперь делать среди одних обломков. Он же говорил, что красивее и желаннее её никогда никого не будет. Он вставал чуть свет по праздникам и в День её рождения и бежал за цветами, чтоб положить их ей ещё сонной в кровать. Он плакал от счастья, когда родилась Кристя, и впервые напился на радостях. Он был всё для неё и девчонок – защита, надежда, опора. Что произошло с ним? Может он с ума сошёл? Может это шутка, и он никуда и не ушёл, а сейчас вернётся, закружит по дому её и дочек в бесшабашном и весёлом танце и скажет, что просто проверял, как им нужен.