Мистика

Гейман Нил

По какой-то причине он подумал про женщину в дымчатых очках, которая была здесь, когда он в последний раз видел Дженкса. В его воспоминании зубы у нее были острые, как у гурмана-каннибала.

— Это странно.

— Я не люблю странностей, сэр. Они всегда означают, что бедных полицейских типа меня отпихнут в сторону и запустят на мою территорию умников вроде вас или того парня с Бейкер-стрит. Что мне по душе, так это убийца, который напивается, лупит дубиной жену, потом сидит и рыдает, пока не явится полиция. Вот правильное убийство. А это — просто злодейство.

— Ваш убийца совершил сегодня ночью две грубые ошибки,

Лестрейд. Забрав «Семь Звезд», он ограбил королеву. А убив Дженкса, возбудил гнев клуба «Диоген». Я не хотел бы оказаться на его месте.

Лондонским адресом Деклана Маунтмейна был георгианский особняк на Уимпоул-стрит. Подходящее логово для змеи, норовящей свить гнездо на самой груди империи.

Борегард посчитал, что лучше будет действовать напрямую. Интересно было, учитывая события прошедшей ночи в музее, оценить состояние Маунтмейна этим утром. Не звенит ли у него в ушах, как если бы он оказался вблизи от места взрыва в замкнутом пространстве?

Он постучал в прочную дверь парадного входа особняка Маунтмейна и дожидался на ступенях, пока дворецкий не открыл ему.

— Мистер Маунтмейн не принимает посетителей, сэр, — сказал слуга с заостренным лицом. — Он захворал.

— Меня он примет, — уверенно заявил Борегард.

Дворецкий колебался:

— Вы доктор, сэр? Доверенныйдоктор?

Борегард посмотрел вверх и вниз по улице, словно подозревая, что за ним следят. Как и следовало ожидать, в дверном проеме за дюжину домов от них виднелся какой-то мешок, очертаниями подозрительно похожий на человека. А это был совсем не тот район, в котором джентльменам дозволялось свободно спать посреди дороги под звездами.

— Вы полагаете, следует говорить о таких вещах на улице, где всякий может услышать вас?

Дворецкий был укрощен и — если только Борегард не ошибся самым жестоким образом — перепуган.

Дверь широко распахнулась, и Борегарду позволили войти. Он попытался поддерживать впечатление, что он — скомпрометировавший себя врач, явившийся с тайной миссией милосердия. Выдавать себя подобным образом за другого было на удивление легко, особенно если не пытаться на самом деле быть тем, кем стараешься казаться, а просто позволить остальным строить предположения и не противоречить им.

В передней у Маунтмейна было темно. Окна все еще занавешены. Полоска дрожащего света под дверью свидетельствовала, что одна из комнат занята, и можно было расслышать тихие голоса. Дворецкий повел Борегарда не к этой двери, а к другой, и открыл ее.

Горела одна-единственная лампа — тусклый фонарь на столе. На диване лежал человек, накрытый простыней. Он стонал, и на добрую четверть простыни расползлось черно-красное пятно.

Дворецкий добавил света в лампе, и Борегард взглянул на лежащего мужчину. Тот был смертельно бледен под глубоко въевшейся грязью, зубы стиснуты, на лбу крупные капли пота.

Борегард приподнял простыню.

В человеке словно долотом выдолбили дыру, разорвав на нем рубаху и обнажив ребра.

Раненый мужчина схватил Борегарда за руку.

— Священник, — вымолвил он. — Позовите священника.

— Ну хватит, Бэкон, — раздался басистый голос. — Неужто ты так легко отступил от своих принципов и вернулся к жалкой вере твоих ничтожных предков?

Борегард обернулся.

В дверном проеме стоял человек, который, как он понял, и

был Декланом Маунтмейном. Невысокий и плотный, с высоким лбом, кажущимся еще выше оттого, что в его черных волосах появились залысины, Маунтмейн в любом случае выглядел впечатляюще. Он был в широкой куртке с поясом и сапогах для верховой езды, испачканных, без всяких сомнений, кровью. Не самая подходящая одежда, чтобы слоняться по дому в ожидании завтрака, но идеальная для полуночных приключений с кражей и убийством.

Рана Бэкона неоспоримо напоминала смертельные ранения, полученные Дженксом и Уэмплом.

— Кто вы такой, сэр? — осведомился Маунтмейн. — И что вам за дело до открытой раны молодого Бэкона? Вы не чертов врач, это ясно.

Борегард подал ему свою визитную карточку.

— Я хотел проконсультироваться с вами как с экспертом по оккультным вопросам.

Маунтмейн взглянул на визитку, насмешливо приподнял бровь, затем отвесил дворецкому пощечину, отбросившую того к стене.

— Ты никчемный болван, — бросил он своему слуге.

— Этот человек нуждается в заботах врача, — сказал Борегард. — И, как он сам сказал, священника.

Маунтмейн шагнул к нему.

Борегард почувствовал, как Бэкон сильнее сжал его руку при приближении Маунтмейна. Потом хватка внезапно ослабла.

— Нет, он нуждается в заботах гробовщика, — возразил Маунтмейн.

Мертвая рука Бэкона упала. На рукаве Борегарда была кровь.

— Очень печально, — заметил Маунтмейн, стараясь говорить неспешно, невзирая на раздражение, душившее его. — Несчастный случай. Его сбил кеб.

Если верить Майкрофту, люди, которые добровольно пускаются в объяснения, которых от них никто не просил, наверняка лгут. Борегард понял, что Маунтмейн настолько презирает всех остальных, что даже не потрудился сочинить более правдоподобную историю.

Куртка Маунтмейна запылилась и воняла. Он узнал запах Дня Гая Фокса, [33] остающийся после взрыва динамита.

— Теперь в результате моего мягкосердечного решения предоставить приют этому незнакомцу меня ждет множество утомительных хлопот. Я был бы вам признателен, если бы вы покинули этот дом, чтобы я мог заняться надлежащими, причем прискорбно дорогостоящими, приготовлениями.

33

День Гая Фокса — 5ноября, когда, по традиции, отмечают раскрытие «Порохового заговора» сожжением пугала и фейерверком (по имени главы «Порохового заговора» Гая Фокса).

Борегард взглянул на лицо мертвого мужчины. На нем все еще лежала печать страха.

— Если я могу вам чем-то помочь, — рискнул он, — я готов сообщить о случившемся в полицию. Я до некоторой степени формально связан с ней.

Маунтмейн смотрел на Борегарда, размышляя.

— В этом нет необходимости.

— Как, вы сказали, звали этого молодого человека, Бэкон?

— Так он сказал, когда его принесли в дом.

Маунтмейн развел руками и оглядел свою испачканную кровью и грязью одежду. Он не сказал этого прямо, но подразумевалось, что он в таком виде, поскольку тащил с улицы раненого прохожего. Теперь, когда ярость его поостыла, он отчасти демонстрировал хитрость, которой Борегард ожидал от столь опасного человека.