Младенец на экспорт
Шрифт:
— Вы ко мне, батенька? Я не принимаю. Не принимаю, не принимаю, — быстро заговорил Айболит. — Меня больные ждут. Ждут, ой, как ждут… Вы даже не представляете, как ждут…
— Я с Петровки, Авангард Платоныч, — представился я. («Авангард» — есть такое спортивное общество, кажется?)
— Петровка-Петровка, кто такая Петровка, не знаю я никакой Петровки, чем болела Петровка? — тараторил мой собеседник, как швейная машинка.
— Это уголовный розыск, Авангард Платоныч, — уточнил я. — Милиция то есть.
— Милиция-Милиция, — остановился возле
— Авангард Платоныч, — укоризненно проговорил я.
— Ах, милиция?! — наконец понял старичок. — Из органов?
— Из них самых, — подтвердил я.
— Прекрасно-прекрасно. — Мыл ручки. — Ну-с, могу сразу заявить, молодой человек, никаких органов не продавал, не покупал и отказываюсь этим делом заниматься. Да-с. Принципиально. Хоть режьте. Не мой профиль. Не мой.
Кажется, меня не поняли. Или Айболит заговаривается так, что не понимаю я. Кому-то из нас необходимо лечение. В богоугодном заведении имени красного академика, товарища Кащенко.
Тогда я упростил общение с добрым доктором Айболитом, который, очевидно, в Африке и комариков лечил, и паучков, и жучков. Я показал профессору фотографию нашего молодого героя и спросил, не знакомо ли ему это чадо.
Чадо доктору было абсолютно незнакомо, и почему, собственно, оно должно быть знакомо ему, Авангарду Платоновичу Лаптеву? Будьте так добры показать историю болезни юноши, вот тогда другой разговор. С чем, собственно, обращался пациент? Какие жалобы? Кто вел прием? На все эти вопросы я отвечал весьма невнятно, мол, видели его в спецлаборатории. Где он, быть может, сдавал анализы на AIDS.
— AIDS — очень хорошо. Это очень хорошо. Это вам нужно обратиться к Костюк Венере. — Вытирал руки о вафельно-казенное полотенце с надежным треугольником печати. — Изумительный специалист. Чуткий товарищ. Душевный… Заведующая лабораторией анонимного исследования. Это к ней, к ней, голубушке… Все к ней…
— Спасибо, — отступал я к двери.
— И вам бы, батенька, непременно анализы» на AIDS, непременно! На AIDS! И не нужно опасаться — анонимное исследование. Анонимное! И в этом есть наше достижение… Да-с, заслуга всего коллектива… — И взвизгнул тонким фальцетом, увлекшись: — Следующий!
Я вышел из кабинета с ощущением, что AIDS во мне живет и процветает, как клич любвеобильных друзей Карлуши и Фридрихуши: «AIDS — в массы!» Впрочем, я добился своей цели — познакомился с доктором Айболитом, и вопросов более нет. К нему. Какие могут быть вопросы к Айболиту? Изумительному специалисту. Чуткому товарищу. Душевному…
— Саша, какие новости? — спросила Полина, когда мы вышли из флигелечка. — Ты почему меня бросил? С этим бюстом. Один на один. И почему мы к профессору какому-то ходили? Нам же в другую сторону, я выяснила. Что он тебе такое сказал, профессор? Почему у тебя такое лицо? Ты меня слышишь?
Вот что значит быть журналистом. По определению. Как Айболитом в Африке. Количество вопросов переходит в качество головной боли. У того, кто должен отвечать на эти бессмысленные
Я остановился и спросил Полину: чем, с ее точки зрения, хорош Никитин? Чем же? А тем, что вопросов не задает, ответил я. Так его же нет с нами, заметила девушка. Верно, нет, согласился я, и тем не менее он не задает вопросов. Никаких. Даже когда есть рядом.
Полина независимо передернула плечиком, и мы продолжили наш путь. К пункту приема AIDS.
Нужный нам объект мы нашли быстро. По нездоровому оживлению у подъезда, где на двери трепетала бумажная тряпка, утверждающая, что здесь «Анонимный пункт». Несмотря на ранний час, публика клубилась у двери и обсуждала проблемы полового воспитания, цитируя классиков марксизма-ленинизма. Правда, в вольном переводе.
Публика была самая разная. От дам света и полусвета в манто, держащих у своих бедер жирноватых спутников, до перепуганных за свою крайнюю плоть молоденьких бандитов на BMW. Было такое впечатление, что все приехали после динамитной ночки. Когда под утро забрезжил вместе с рассветом призрак всемогущего AIDS.
Мы подошли вовремя — дверь открылась, и послепраздничная толпа… в длинный, как кишечник, коридор. По стеночке, по стеночке. На стулья — видавшие виды, сбитые рейками по причине повсеместного воровства. А на стенах — сантьфунросветтьфубюллетень со страшными картинками и подписями — приговоры, подписанные неумолимым и жестоким прокурором. Что и говорить, атмосфера угнетала. Подышав ее испарениями, уже не хотелось. Ничего и никого.
Из этого кишечного заведения любой якобинец и разночинец, оппортунист и либерал, демократ и коммунист выходили с ушибленными навсегда бейцалами и мыслями о бренности человеческого существования. И надеждой, что аноним-анализ не поставит креста на молодой судьбе. И если все будет хорошо, нелегкая пронесет, то образ новой жизни — святой.
Мы с Полиной не сели на скамью приговоренных. Прошли в глубь коридора и остановились у стеклянной двери с надписью «Процедурная». Оттуда доносились вполне жизнерадостные голоса, обсуждающие последние перипетии мыльной оперы — найдет отец своего ребенка или пройдет мимо. Кустов жасмина и своего счастья. (Наша душераздирающая история про Хосе-Родригеса и сына его Рафаэля, ей-ей.)
Я аккуратно тукнул по стеклу — в ответ:
— Пациенты, займите место согласно расписанию.
— Движения поездов или самолетов? — спросил я.
Наступила напряженная пауза, потом раздались командорские шаги и такой же голос:
— А кто у нас там такой? С юморком?
— Я, — признался.
Стеклянная дверь с душераздирающим скрипом открылась — на пороге процедурной стояла молодуха. Руки в боки. На лице — блуждающая покровительственная ухмылочка: мол, я тебе сейчас, спидоносец, врежу в лоб. От имени и по поручению всей медицинской науки.
— А вы — Костюк Венера, — обрадовался я. — Именно такой я вас и представлял!
— А я вас знаю? — удивилась молодуха. — Вроде нет. Кто вас сюда направил?